Но теперь ничего смешного нет. Килорн станет следующим, с кем я попрощаюсь. Интересно, он тоже подарит мне сережку, чтобы я вспоминала о нем, когда легионер в блестящем доспехе его уведет?
– Осталась неделя, Мэра. Неделя – и меня заберут, – голос у него обрывается, и Килорн откашливается, чтобы скрыть это. – Я не могу. Я… им не позволю.
Но я вижу, что он уже сломался.
– Наверняка можно что-то сделать, – выпаливаю я.
– Ничего нельзя сделать. Никто еще не сумел избежать призыва – и остаться в живых.
Он мог бы этого и не говорить. Каждый год кто-нибудь пытается удрать. И всякий раз беглеца притаскивают обратно и вешают на деревенской площади.
– Нет. Мы что-нибудь придумаем.
Даже теперь Килорну хватает сил, чтобы ухмыльнуться.
– Мы?
Мои щеки вспыхивают жарче любого пламени.
– Я обречена точно так же, как и ты, но я им тоже не достанусь. Значит, мы сбежим.
Армия всегда была моей судьбой, моим наказанием, я это знаю. Но Килорну она не должна грозить. Война и так уже лишила его слишком многого.
– Нам некуда идти, – выговаривает Килорн, но, по крайней мере, он спорит. По крайней мере, не сдается. – На севере мы не переживем зиму. На юге – море, на западе – война, юг заражен радиацией по самое никуда, а в промежутке всё кишит охранниками.
Слова льются из меня, как река.
– Да. Наша деревня тоже кишит охранниками. А мы крадем прямо у них из-под носа и остаемся целыми и невредимыми.
Мои мысли бешено несутся – я должна придумать что-нибудь, хоть что-нибудь, способное нам помочь. И вдруг меня словно осеняет.
– Черный рынок – тот самый, который существует за счет нас, – провозит что угодно, от зерна до электрических лампочек. Кто скажет, что они не в состоянии протащить контрабандой человека?
Килорн открывает рот, собираясь назвать тысячу причин, по которым это не сработает. Но потом он улыбается. И кивает.
Я не люблю влезать в чужие дела. У меня на это нет времени. Но тем не менее я слышу, как мой голос произносит три роковых слова:
– Предоставь всё мне.
Вещи, которые нельзя сбыть обычным лавочникам, мы относим Уиллу Свистку. Он стар и слишком слаб, чтобы работать на лесном складе, поэтому он каждый день метет улицы. А по ночам торгует в своем ветхом фургончике всем, чем пожелаешь, от строго запрещенного кофе до столичной экзотики. Когда я впервые попытала удачу у Свистка, мне было девять, и я принесла пригоршню краденых пуговиц. Он заплатил за них три медных пенни, не задавая вопросов. Теперь я его лучший поставщик и, возможно, основная причина, по которой он умудряется оставаться на плаву в нашем захолустье. В хороший день я могу даже назвать Уилла другом.
Уже давно я обнаружила, что Уилл – часть гораздо более крупной сети. Одни зовут ее подпольем, другие черным рынком, но меня волнует только то, на что она способна. У людей с черного рынка повсюду есть точки для укрывания краденого, вроде фургона Свистка. Даже в Археоне, хотя, казалось бы, это невозможно. Они развозят нелегальные товары по всей стране. И я уверена, что они вполне могут сделать исключение и перевезти человека.
– Исключено.
За восемь лет Уилл никогда не отказывал мне. А теперь этот морщинистый старый дурак буквально захлопывает дверь своего фургончика у меня перед носом. Я рада, что Килорна нет рядом. Что он не видит, как я его подвела.
– Уилл, ну пожалуйста. Я знаю, ты можешь…
Он качает головой, и его седая борода мотается туда-сюда.
– Даже если бы я мог – я торговец. Люди, с которыми я имею дело, не из тех, кто станет тратить время и силы, переправляя беглецов. Это не наша забота.
Я чувствую, что моя единственная надежда – и единственная надежда Килорна – буквально утекает сквозь пальцы.
Уилл, очевидно, видит отчаяние в моих глазах, потому что вдруг смягчается и прислоняется к косяку. Он тяжело вздыхает и оглядывается в черное нутро фургона. Спустя несколько секунд он поворачивается ко мне и манит внутрь. Я охотно повинуюсь.
– Спасибо, Уилл, – торопливо говорю я. – Ты даже не представляешь, что это для меня значит…
– Сядь и не шуми, девочка, – произносит чей-то высокий голос.
Из темных недр фургона, едва различимая в тусклом свете единственной синей свечи, возникает женщина. Точнее сказать, девушка: на вид она чуть старше меня. Но намного выше, и у нее вид закаленного вояки. За широкий красный кушак, украшенный вышитыми солнцами, заткнут пистолет – уж точно нелегальный. Она слишком светловолоса и красива для местной; судя по капелькам пота на лице, эта девушка не привыкла к жаре и влажности. Она чужестранка, иноземка – и, следовательно, вне закона.
Именно тот человек, который мне нужен.
Она жестом подзывает меня к скамье, вделанной в стенку фургона, и садится, выждав, когда сяду я. Уилл следует за мной по пятам и буквально валится на старый стул. Взгляд Свистка перебегает с нее на меня.
– Мэра Бэрроу, это Фарли, – негромко говорит он, и незнакомка плотнее сжимает зубы.
Она внимательно изучает мое лицо.
– Ты хочешь переправить груз.
– Себя и одного парня…
Но она вскидывает широкую мозолистую ладонь, и я замолкаю.
– Груз, – повторяет она, и глаза у нее очень выразительны.
Мое сердце подскакивает в груди; эта Фарли может оказаться весьма полезна для нас.
– И каков пункт назначения?
Я напрягаю голову, пытаясь вспомнить хоть какое-нибудь безопасное место. Перед моими глазами возникает старая школьная карта – очертания побережья и рек, деревни и города… От Гавани до Озерного края, от северной тундры до зараженных радиацией Развалин и Болот – повсюду для нас слишком опасно.
– Там, где нет Серебряных. Вот и всё.
Фарли моргает, глядя на меня. Выражение ее лица не меняется.
– У безопасности есть цена, девочка.
– У всего на свете есть цена… девочка! – огрызаюсь я в том же тоне. – И я это прекрасно знаю.
В фургоне надолго воцаряется тишина. Я чувствую, как уходит ночь, отнимая у Килорна драгоценные минуты. Фарли, видимо, ощущает мою тревогу и нетерпение, но не спешит говорить. Наконец, целую вечность спустя, она открывает рот:
– Алая Гвардия согласна, Мэра Бэрроу.
Приходится собрать волю в кулак, чтобы не вскочить со скамьи от радости. Но что-то не дает мне покоя, мешает улыбке появиться на лице.
– Оплата в полном объеме, эквивалентная тысяче крон, – продолжает Фарли.
Из моих легких словно вышибают весь воздух. Даже Уилл, кажется, удивлен: его мохнатые белые брови исчезают под волосами.
– Тысяча крон? – с трудом выговариваю я.
Такой суммы нет ни у кого, во всяком случае, в