– Там был он, – она не дожидается, когда я уточню, о ком речь. – Серебряные волосы, толстая шея, дурацкие доспехи. Он убил Шейда – а сам еще почему-то дышит.
Мои ногти впиваются в ладонь еще глубже при мысли о Птолемусе Самосе. Принце Разломов. Убийце моего брата. Как и Фарли, я тоже ощущаю внезапную ярость. И равный по силе прилив стыда.
– Да.
– Потому что ты договорилась с его сестрой. Твоя свобода в обмен на его жизнь.
– В обмен на возможность мстить, – бормочу я. – И – да, я дала Эванжелине слово.
Фарли обнажает зубы с явным отвращением.
– Ты дала слово Серебряной. Это ничего не стоит.
– Тем не менее, я обещала.
Она издает низкий горловой звук, похожий на рычание. Расправив широкие плечи, Фарли поворачивается к башне. Интересно, какое усилие ей приходится делать над собой, чтобы не броситься наверх и не выцарапать Птолемусу глаза. Я не стану мешать, если что. Более того, займу место поудобнее в первом ряду.
Я разжимаю кулак, выпустив часть боли. И тихонько делаю шаг вперед, сокращая расстояние между нами. После секундного колебания я касаюсь ее руки.
– Это обещание дала я. Но не ты. И никто другой.
Фарли слегка успокаивается, и злобный оскал превращается в усмешку. Она поворачивается и пристально смотрит на меня; в ее ярко-синих глазах отражается солнечный свет.
– Кажется, ты больше приспособлена для политики, чем для войны, Мэра Бэрроу.
Я болезненно улыбаюсь.
– Не вижу разницы.
Трудный урок, который, кажется, я наконец усвоила.
– Думаешь, ты сможешь это сделать? Убить его?
В прошлом она бы пренебрежительно фыркнула, услышав такой вопрос. Фарли – жесткий человек с непробиваемой броней. Она такая, какой должна быть. Но что-то – возможно, Шейд, несомненно, Клара, те узы, которые нас теперь соединяют, – позволяет мне заметить проблеск иных чувств под самоуверенным обличьем генерала. Фарли колеблется, и ее улыбка слегка меркнет.
– Не знаю, – буркает она. – Но я не смогу смотреть на себя и на Клару, если не попытаюсь.
– Я тоже не смогу, если позволю тебе погибнуть в процессе, – я крепче сжимаю ее руку. – Пожалуйста, не делай глупостей.
Усмешка Фарли тут же возвращается во всем блеске, как будто кто-то щелкнул выключателем. Она даже подмигивает.
– С каких это пор я поглупела, Мэра Бэрроу?
Глядя на нее, я чувствую, как натягиваются шрамы на шее – шрамы, о которых я почти позабыла. Эта боль стала почти неощутимой по сравнению со всем остальным.
– Мне просто интересно, чем это закончится, – негромко говорю я, надеясь, что она поймет.
Фарли качает головой.
– Не знаю. Слишком много вариантов.
– Я имею в виду… Шейда. Птолемуса. Ты убьешь его – а потом что? Эванжелина убьет тебя? Клару? Я убью Эванжелину? И так далее, без конца?
Я близко знакома со смертью, но на сей раз ощущение странное. Я пытаюсь прикинуть финал. Это больше свойственно Мэйвену, чем нам. Фарли давно вынесла Птолемусу смертный приговор, еще когда я изображала Мэриэну Титанос, но это было ради Алой гвардии. Ради общего дела, не ради слепой мести.
Глаза у нее расширяются, полные пугающего огня.
– Ты хочешь, чтобы я подарила ему жизнь?
– Нет, конечно, – я почти огрызаюсь. – Я не знаю, чего хочу. Не знаю, что говорю… – Слова вдруг так и начинают сыпаться. – Но я еще не разучилась думать, Фарли. Я знаю, чтó месть и ярость способны сделать с человеком… и с теми, кто его окружает. И, разумеется, я не хочу, чтобы Клара росла без матери.
Фарли резко отворачивается, пряча лицо. Но недостаточно быстро, чтобы скрыть внезапные слезы. Впрочем, они так и не проливаются. Дернув плечом, она отталкивает меня.
Я настаиваю. Я обязана. Она должна это услышать.
– Она уже потеряла одного из родителей – и если бы ей предложили выбрать между отомщенным отцом и живой матерью… я знаю, что бы она предпочла.
– К слову, о выборе, – с трудом выговаривает Фарли, по-прежнему не глядя на меня. – Я горжусь тобой.
– Фарли, не меняй тему.
– Ты что, не слышала меня, девочка-молния? – она шмыгает носом и заставляет себя повернуться. Ее лицо очень красно и покрыто пятнами. – Я сказала, что горжусь тобой. Запиши это. Хорошенько запомни. Я не бросаюсь такими словами.
Я невольно хихикаю.
– Отлично. И чем конкретно ты гордишься?
– Ну, помимо твоего чувства стиля… – она смахивает с моего плеча засохшую кровь пополам с грязью, – и, разумеется, твоего уравновешенного приятного характера…
Я снова хихикаю.
– Я горжусь тобой, потому что знаю, каково потерять любимого человека.
Фарли берет меня под руку. Возможно, чтобы я не сумела уклониться от разговора, к которому, кажется, не готова.
«Мэра, выбери меня». Эти слова прозвучали всего час назад. И они до сих пор не дают мне покоя.
– Это предательство, – шепотом говорю я.
Я смотрю на подбородок Фарли, чтобы не смотреть ей в глаза. В левом углу рта глубокий шрам, который слегка перекосил губы. Ровный порез. След ножа. Его не было, когда мы с Фарли встретились впервые, в свете синей свечки в старом фургоне Уилла Свистка.
– Со стороны Кэла? Конечно.
– Нет, не с его стороны.
Над нашими головами проплывает облако, накрыв нас тенью. Летний ветерок вдруг становится внезапно холодным. Я дрожу – и невольно мечтаю о Кэле и его тепле. Он никогда не давал мне замерзнуть. При этой мысли у меня все переворачивается в животе; страшно думать о том, от чего мы оба отказались.
– Он дал обещание, – продолжаю я, – но и я тоже. Я нарушила слово. А он должен выполнить то, что обещал другим. Самому себе, покойному отцу. Сознает он это или нет, но свою корону он полюбил раньше, чем меня. И, в конце концов, он думает, что поступает правильно – ради нас, ради всех. Разве я могу всерьез винить его за это?
Усилием воли я поднимаю голову. У Фарли нет для меня ответа, во всяком случае такого, который бы мне понравился. Она прикусывает губу, подавляя то, что хочет сказать. Тщетно.
Фарли хмыкает, стараясь на свой лад быть деликатной. Впрочем, она такая же колючка, как всегда.
– Не извиняйся за него и за то, кто он такой.
– И не думаю.
– Не похоже, – она раздраженно вздыхает. – Другой король – все равно король. Может, Кэл и славный парень, но это-то он понимает.
– Может, мне надо было согласиться. Ради Красных. Кто знает, что сумела бы изменить Красная королева?
– Немногое, Мэра. Или вообще ничего, – с холодной уверенностью отвечает Фарли. – Если бы что-то и начало меняться, то слишком медленно и не всерьез. – Ее голос смягчается. – И любое изменение можно