Я нахмуриваюсь:

— Какое это все имеет ко мне отношение?

Билл закидывает ногу на ногу.

— Девчонку уволили, и они ищут ей замену. Но не афишируют этого — судя по всему, они никогда не давали объявлений. По рассказам, та тетка немного не от мира сего, но что в этой работе может быть сложного? Протереть пыль с пары полок, пол подмести… — Она корчит рожицу. Интересно, Билл видела, как ухаживают за домом, где-то, кроме мультика о Золушке? — А потом можно загорать весь день с сексуальным итальянцем, с которым познакомишься в городе. Я бы и сама поехала, если бы не нужно было идти на работу в понедельник.

Я с подозрением спрашиваю:

— Что ты предлагаешь?

— Просто подумай об этом, Люси. — Ее голос смягчается. — С тех пор как это произошло, ты отчаянно хотела уехать. Ты не прекращала говорить о том, как невыносимо оставаться здесь… Иди, кое-что покажу. — Она поднимается и ведет меня к зеркалу в коридоре. — Скажи мне, что ты видишь, только честно.

По всей стене развешены старые фотографии. Вечеринки с Билл, выходные с друзьями, прыжок с моста на канате, на который я решилась в свой двадцать пятый день рождения, вырвавшись наконец на свободу и начав строить собственное будущее. Я смотрю на них, как на жирные знаки препинания в истории моей жизни, разделяющие годы до него и одинокие дни, плавно перетекающие в недели, — после. Я была другим человеком тогда: ярким, полным надежд, легким и живым. Что же я вижу сейчас? Круги под глазами после ночей, когда я изводила себя мыслями о том, что было и что могло бы быть, щеки впали, блеск в глазах погас, теперь они выражают грусть, только грусть.

— Нет, не хочу, — отмахиваюсь я.

— Ты не ты, Люси. Это не ты.

— А чего ты ждала? — набрасываюсь я на нее; сил для ссоры у меня нет, но и сдержаться не получается. Мне нужно накричать на кого-то, выплеснуть злость, потому что злость на саму себя меня измучила. — Ее сегодня похоронили, ты в курсе? По-твоему, мне нужно забыть обо всем горе, которое я принесла, и просто уехать на каникулы в Италию?

— Это не каникулы, это работа. Посмотри правде в глаза, тебе это нужно.

— Я справлюсь.

— А ты подумала о прессе? — перебивает она меня. — Что будешь делать, когда они оборвут твой телефон и начнут караулить под дверью, не давая проходу? Или ты надеешься на его защиту? Ему все равно, Люси, плевать он на тебя хотел. Он повесит это все на тебя — что тогда?

— Не говори так о нем.

— Ладно, не будем поднимать эту тему. Мое мнение ты знаешь. Я пытаюсь донести до тебя, что это шанс. Поговори с ними хотя бы, это же не навсегда, ты могла бы вернуться, когда здесь все придет в норму.

— Как это может прийти в норму?

— Как-то придет. Все забывается со временем.

Я фыркаю, но она не замечает, так как стоит у меня за спиной.

— У тебя есть другие варианты? — спрашивает Билл.

Я думаю о них. Борьба со всем миром, ужас для моей семьи, мое лицо на обложках газет, цитаты, вырванные из контекста, чтобы показать меня такой, какой я не являюсь.

Нарушит ли он тогда молчание? Протянет ли руку помощи, встанет ли на мою сторону? Слова Билл обжигали: «Ему все равно. Плевать он на тебя хотел».

Ее вопрос повис в воздухе. Я не могу больше спорить, все, на что меня хватает, это повернуться к подруге и искренне сказать:

— Прости. — Она понимающе качает головой. Из моей груди рвутся рыдания, сдерживать их все сложнее, и голос у меня срывается: — У меня просто нет сил.

— Я знаю. — Билл обнимает меня. — Пожалуйста, пообещай, что подумаешь…

Ночь — самое время, чтобы исполнить это обещание. Ворочаясь и притворяясь, что не жду, когда загорится огонек на телефоне, я слушаю, как гул города понемногу стихает за окном, и наконец около двух засыпаю. Впервые за эти месяцы последняя за день мысль не о нем. Я думаю об окруженном кипарисами доме где-то среди холмов Италии. В полусне я вхожу в сад из плетистых роз. Меня манит нечто бесплотное, тень, скользящая в лучах солнца.

Я подхожу к тихому фонтану, мерцающему серебром, смотрю на отражение в воде и не сразу его узнаю. Какой-то миг я вижу чужое лицо.