– Я делал это недавно, – мужчина с поседевшими волосами взглянул поверх горлышка бутылки.

Женщина стояла у окна и держалась за раму.

– Но почему тогда… – она не закончила и снова указала ему во двор.

В сумерках придомовая территория представляла собой довольно грустную картину. Детский городок, для которого Надин специально выбрала место под окнами кабинета, уже давно был похож на забытые декорации, состоящие из песочницы, качели и небольшой горки. Женщина так отчетливо помнила, как они с мужем красили её в жёлтый цвет.

– Цвет солнца, – Филипп снял маску-респиратор и улыбнулся. – Я мечтал о таком городке в своём детстве. А у тебя был такой?

– Да, – грустно произнесла Надин, поглаживая живот, на который с утра еле натянула свитер. – В твоём детстве вообще мало что было…

– Ох, Ди, перестань, – он в который раз прокрашивал ступеньки горки. – Они ведь будут здесь так часто бегать!

– Они?

Обрадовавшись, как удачно получилось перевести тему, Филипп задорно рассмеялся.

– Ну а как же? Династия Соло! – мужчина замер, смакуя то, что только что произнёс. – Я жду наследника, – он опустился на скамейку рядом с женой и, сняв перчатку, положил тёплую ладонь на её живот. – Как ты там, друг?..

Диван скрипнул, и Надин отвела взгляд от окна. Филипп стоял рядом с ней и тоже смотрел во двор, крепко сжимая горлышко бутылки.

– Ди, – взгляд его выцветших глаз был затуманен, но извечно прямолинеен, – я говорю, что смазывал качели недавно. Не нужно делать это каждую неделю. Это, по крайней мере, глупо.

– А разве не глупо всё это? – она с грустью обвела руками двор. – Вечно смотреть на пустые качели.

Филипп удивлённо хмыкнул и протянул жене бутылку.

– Выпьешь?

– Ладно, Филипп, я поняла. Просто вспомнила нас молодыми. Тогда мы ждали Лиз, и ты красил детский городок в ярко…

– … и тогда-то, – он недовольно поднял указательный палец к потолку и повторил то, что Надин говорила ему слишком часто, – тогда-то я был совсем другим.

– Мы. Мы были другими.

– Это что-то новенькое, – его ноги в старых клетчатых тапках шаркнули по полу, и он медленно опустился на диван. – Закрой ты эти шторы и не выглядывай во двор, делов-то! А на днях я вызову рабочих, и они уберут этот городок, если он так на тебя влияет.

– Ты всегда умел решать проблемы таким способом.

Она наклонилась к его ногам, и Филипп вздрогнул от неожиданности. Надин собрала несколько опустошённых бутылок и, не вставая с колен, взглянула на мужа снизу вверх. Она смутно помнила, что раньше боялась этого положения: быть ниже кого-то, значит, быть слабее.

– Будь всегда впереди в этой гонке жизни, – говорила ей бабушка, расстилая белоснежную скатерть на огромном обеденном столе. – Чтобы на тебя смотрели снизу вверх, и никогда, слышишь… – пожилая женщина медленно наклонилась к малышке, которая стояла у её ног, – …никогда не опускайся на колени перед своим мужчиной. Это главное правило. Ты – моя последняя надежда.

Надин долго несла в себе страх стать служанкой для мужа, растерять свою женскую гордость и так и остаться у его ног – слабой и безвольной, какой ни при каких обстоятельствах нельзя было быть.

– Я из рода сильных женщин, – сказала она 30 лет назад молодому попутчику в поезде.

– Сильные женщины тоже любят.

Тогда он оказался прав, и теперь неуверенно сидел на диван перед женой, которая стояла на коленях.

– Мне неудобно, Надин, прошу, встань.

Его седина и слабость были выше её и выше всего того, что ей говорили и чему пытались научить. Она убирала бутылки и каждый день проветривала кабинет от запаха алкоголя, а потом останавливалась у окна. И так продолжалось который год, снова и снова, и будет продолжаться, хотя бы потому, что ей не перед кем расстелить белоснежную скатерть и напомнить о «вечной гонке жизни».

– Каждый день говоришь мне одно и тоже, – раздражённо буркнул Филипп, когда Надин, наконец, поднялась на ноги. – Зачем ворошить прошлое, которое так хочется забыть?

– Ты много выпил…

– … и всё равно в отличной памяти, – он в который раз за вечер посмотрел на кипу бумаг, которая лежала на столе. – Завтра выходной, и я, в кои-то веки, имею право выпить без твоих упрёков. Этот новый судья заменит нас завтра на слушании, хотя, как по мне, приезжал бы почаще, хватит заниматься консультациями, – он с усмешкой взглянул на жену. – И, конечно, ты сейчас удивлена, что я это знаю!

– Ты ознакомился с делом?..

– Надин, прошу… – он с тяжёлым вздохом облокотился на подушку, – не трогай меня. Я в руки не брал эти бумаги. Они так и лежат здесь с утра. Не наше дело и не наше слушание. В конце концов, у меня выходной или как?

Женщина кротко кивнула.

– Просто ты сказал про судью, и я подумала, что…

– Дорогая Ди, – он устало отчеканивал каждое слово, – пожалуйста.

Женщина без слов прошла мимо и вышла из кабинета. Что-то в её осанке встревожило мужскую интуицию, в которой теплилась любовь, но Филипп слишком устал. У него не было выходных уже несколько лет подряд.

– Десять… – он попытался сосчитать в уме, когда в последний раз был в отпуске и так и не смог вспомнить.

Филипп поднялся с дивана и подошёл к окну. Его уже не трезвому разуму не хватало свежего воздуха, и он шире открыл окно и сделал глубокий вдох. Головная боль начала понемногу отступать, и мужчина окинул взглядом скрипящие качели, которые так не нравились его старшей дочери. Лиз каждый раз сначала капризно морщилась, когда он предлагал ей покататься во время прогулки, но через минуту соглашалась.

Филипп показал ей эти пёстрые качели в её первый день дома.

Он аккуратно нёс маленький свёрток по двору и, боясь поскользнуться, не отрывал взгляд от крохотного личика в розовом чепчике. На его руках она всегда успокаивалась.

– Ты такая крохотная, потому что девочка, – объяснял он, скорее, самому себе. – Я сделал такие большие качели, потому что думал, что родится мальчик. Хотел наследника… – он улыбнулся, снова взглянув на её маленький нос в белых пятнышках, – … но ты не бойся, хоть это