Девушка, красившая губы, лежала неподалеку. Бледная, в разодранной одежде. Неподвижная.
Я прижалась щекой к ее носу проверить, дышит ли. Не дышит. А ведь совсем недавно улыбалась… Пригладив ей волосы, я прижала пальцы к сонной артерии. Хоть бы она была жива! Может, мне показалось, но под подушечками что-то дрогнуло. Чуть заметное биение. Признак того, что она не готова сдаться.
Я положила ладонь ей на середину груди, вторую сверху и надавила.
— Один, два, три…
Тридцать нажатий. Два спасительных вдоха. И еще раз, с самого начала.
Ну же!
Я вдохнула воздух ей в легкие. Рот у нее заполнился кровью.
Все кончено.
— Помогите… — раздался дрожащий женский голос.
Он звучал где-то рядом. Я вдруг почувствовала себя вконец разбитой. Даже пара шагов казалась подвигом.
Хромая, заковыляла в нужную сторону. При каждом движении ребра пронзало болью. Горло сводило. Глаза жгло огнем.
— Помогите, — снова всхлипнула женщина, когда я наконец добралась до нее.
Это была та самая беременная, которая перед крушением гладила живот. Волосы у нее теперь слиплись в кровавые сосульки. По джинсам и сиденью растекалось большое красно-черное пятно.
— Я ее потеряю, да?
В глазах у нее застыли слезы.
— Вам нужно наложить жгут, — выдохнула я, понимая, что говорит она отнюдь не про ногу.
На бедре зияла глубокая рана. Из нее торчал осколок металла. По пальцам, которыми женщина инстинктивно зажимала края, текла кровь. Я сняла с нее кардиган и обвязала вокруг ноги. Не самый годный вариант, конечно; Дункан за такую первую помощь надавал бы мне по шее, но все лучше, чем ничего. Может, хоть так бедняжка не истечет кровью…
— Как вас зовут? — спросила она, когда я затягивала узел.
— Зиба. Зиба Маккензи.
— А я Лиз Картрайд. Скажите моему мужу, что со мной случилось, хорошо? Скажете? Пожалуйста. Я вас прошу.
— Сами скажете, когда выберетесь. Вам ясно?
Она кивнула, и я затянула узел потуже.
— Вот. Прижмите здесь рукой и надавите, — велела я, оглядывая вагон в поисках других уцелевших.
Тогда-то я ее и увидела — католичку. Она лежала на полу. Я заковыляла к ней.
— Эй… — Я взяла ее за плечо. — Вы как?
Глупый вопрос. И так ведь понятно. Видимых травм у нее не было, но веки у женщины дрожали, на шее наливался огромный кровоподтек, а на бедре росла гигантская опухоль. Налицо повреждение внутренних органов. Я ничего не смогу для нее сделать.
Вздохнув, я невольно обвела вагон взглядом, высматривая тех, кому еще можно помочь. Однако у женщины были иные планы.
Она схватила меня за руку и крепко сжала пальцы. Лицо у нее побелело, глаза распахнулись. Правда, глядела она не на меня. Куда-то за спину.
Я могла бы вырваться, но тут она повернула голову. У нее были глаза Дункана. Такие же серо-зеленые, как горные озера. Поэтому я встала на колени и обхватила ее лицо ладонями.
Оставаться с ней — против всяких правил. Вокруг много других пострадавших, которым моя помощь нужнее. Теперь без разницы. Я больше не служила в спецназе и не могла оставить эту женщину умирать в одиночестве.
Порой она содрогалась всем телом, словно сквозь нее пропускали разряд тока.
— Все хорошо, — повторяла я. — Я здесь.
Пусть она слышит мой голос. Не важно, что я говорю, главное — его звучание. Пусть знает, что не одна.
Женщина силилась что-то сказать.
— Он…
Она замолчала, дернулась и снова открыла рот. Зашептала совсем неразборчиво.
— Не понимаю, — отозвалась я, наклоняясь ближе. — Что вы хотите?
Она посмотрела прямо на меня, схватила за руку и глубоко вдохнула, словно перед нырком в воду.
— Это он сделал… Ты должна кому-то рассказать.
— Кто он? — не поняла я. — Что сделал?
— Прошу… — выдохнула она и затихла.
Женщина держалась до последнего, чтобы передать мне свою просьбу. Беда в том, что я совершенно не представляла, о чем речь.
Глава 4
Когда на место происшествия прибыли первые бригады спасателей в касках и жилетах, я расстегивала обгоревшую одежду на девочке-подростке, чтобы ткань не травмировала ожоги третьей степени. Кожа на руках у нее была восковой, красной, вся в волдырях.
— Нужна марля и холодные компрессы, — крикнула я, махнув над головой, чтобы привлечь внимание.
Снаружи железнодорожные рабочие выводили пассажиров по насыпи. Уцелевшие помогали друг другу перелезать через кресла и выбираться сквозь разбитые окна. Неподалеку от меня мужчина в посеревшем от пыли костюме колотил по дверям стальным шестом — кажется, поручнем, слетевшим при крушении.
— Если можете двигаться, идите сюда, — крикнул спасатель, светя фонариком.
Выжившие, спотыкаясь, поползли к нему сквозь искореженный вагон. Они хватались за стену, бессильно висели друг на друге.
Спасатель протянул руку, помогая им выбраться. Люди вываливались из окна и оторопело брели вдоль насыпи на ту сторону, где спасатели раздавали одеяла и кофе.
— Ты ведь меня не бросишь?! — в панике взвизгнула девочка.
— Не брошу. Успокойся. С тобой все будет хорошо.
— Неправда! — завопила пожилая женщина неподалеку, придавленная к креслу куском железа. — Мы все здесь умрем!
— Никто больше не умрет! — строго рявкнула я.
Вот только истерик нам не хватало.
— Выбирайтесь из поезда, — велел мне подоспевший спасатель. Он проверил, не забиты ли у девочки дыхательные пути, и кивком указал на мою ссадину. — Надо обработать и ваши раны тоже.
— Я обещала ее не бросать. Чем помочь?
Он пожал плечами и шепнул:
— Успокойте ее, что ли. Поговорите с ней.
Светская болтовня отнюдь не мой конек; никогда я не умела общаться с девочками-подростками, даже когда сама была им ровесницей.
— Ты какую музыку любишь? — спросила я.
Наверное, самая безопасная тема.
— Классику в основном… — Та скривилась от боли. — Обожаю фортепиано. В феврале у меня прослушивание в Джульярдской школе[1].
— Ты, наверное, очень талантливая…
Я отвернулась, чтобы по моему лицу девочка не поняла лишнего. Сама она еще ни о чем не догадывалась.
— Что дальше? — обратилась я к спасателю, когда девочку уложили на носилки.
У меня тряслись руки. Силы иссякли. Впрочем, боль в ноге стихла, и я могла на нее опираться, а значит, сумею принести пользу.
— Надо расчистить пути, чтобы вытащить раненых.
— Ясно.
Я принялась закатывать рукава.
Лишь позднее, выбравшись наружу и стоя возле искореженного поезда, над которым поднимался двадцатиметровый столб дыма, я осознала масштабы трагедии.
Как же так вышло? Как обычная поездка вдруг обернулась апокалиптическим кошмаром? Как банальное нежелание выходить из дома в один миг сменилось страхом, что я вот-вот превращусь в консервированный паштет?
По работе мне не раз доводилось видеть мешки для трупов. Сегодня было совсем по-другому. Здорово же меня встряхнуло… Когда вагон заволокло дымом, туман, в котором я пребывала последние несколько недель, развеялся. Помогая людям в поезде, я вспомнила о том, что у меня получалось лучше всего. Когда вспыхивает пожар, я не убегаю прочь. Я бросаюсь в самое пекло.
Оглядевшись, я поняла, что не одна такая. Пассажиры, прежде отпихивающие друг друга локтями, чтобы успеть на поезд, теперь спешили