хотя уже и сильно просевший. Пахло приближающейся весной, и это придавало сил. Они хоть и возвращались медленно, но я уже не сомневалась, что они вернуться и я смогу осуществить задуманное. Все эти дни я наблюдала за мужчиной, пытаясь побольше узнать о нем. Он вел весьма скромный образ жизни. Занимался хозяйством, которое, как я поняла, состояло из одной козы и нескольких кур. Иногда он уходил ненадолго в лес, наверное, проверял силки. Он делал все неспешно, его движения были уверенными и точными. В нем чувствовалась сила, которая дремала, все еще сопротивляясь болезням. А болезней у него было явно много. Я смогла увидеть пока только кожную язвеницу и сильную дыхательную флегму. И она вызывала у меня наибольшие опасения. Нужно поскорее выбраться в лес и набрать коры лапотника и, если смогу, то вырыть корень оководника – он должен расти вдоль озера. Каким образом я буду рыть еще промерзшую землю лапами, не имела ни малейшего представления.

Если мысли и планы, как собрать лекарства и даже высушить их, у меня имелись, то как сделать так, чтобы он их принял, я пока не знала. Но отчаиваться рано, что-нибудь обязательно придумаю. Должна придумать, это мой шанс хоть как-то успокоить совесть.

Однажды вечером, когда я лежала на печи, уткнувшись мордочкой в меховую шкурку, выделенную мне, он зашел в избу с охапкой каких-то прутьев, объёмным мешком и горой различных шкурок. Я подняла голову и с интересом посмотрела на него. Он поймал мой взгляд и как-то загадочно мне улыбнулся.

– Ну что, Синеглазка? Составишь мне компанию, пока я буду готовить кое-кому подарок? – он подмигнул мне и скрыл очередную улыбку в усах.

И такой вид у него был довольный, что мне тоже стало как-то легко и весело на душе. “Ну зачем ему эта ужасная борода?” – подумала я про себя, пытаясь разглядеть его улыбку. А он тем временем пододвинул стол поближе к печи, где лежала я, и разложил все свое добро на нем. Сверху мне было все хорошо видно, и я заинтересовалась. Значит, подарок? Интересно, кому бы это? Он, вроде как, один тут живет. Значит, не так и одинок? Ну и ладно. Не мое это дело. Так даже лучше. Пусть делает подарки, кому хочет, а я посмотрю. Все равно делать нечего.

Он сел и начал работу. Его длинные пальцы умело крутили, сворачивали гибкие прутья, скрепляя их между собой. Движения его рук завораживали, мне нравилось смотреть, как он работает, как его широкие ладони держат изделие, а кончиками пальцев он аккуратно поправляет сбившиеся прутики. Спустя какое-то время я поняла, что он плетет широкую корзину. Работа спорилась, и он тихонько запел. Голос у него был бархатистый, с небольшой хрипотцой. Пел он негромко, но от этого его голос звучал еще нежнее, он обволакивал и ласкал. Как давно я не слышала такого красивого пения! И я почти перестала следить за его работой, завороженно слушая.

Он пел одну из моих любимых песен о том, как молодой паренек шел лунной ночью и забрел к озеру, где купалась прекрасная дева, которая убежала, как только увидела его. Как он влюбился и искал ее повсюду, тоскуя и желая назвать ее своей. Как нашел ее и как они тайно встречались у того самого озера, и он думал, что тоже полюбился ей. Тогда он пришел в ее дом свататься, но она его прогнала, сказав, что отдана другому. Он страдал и тосковал по ней, сидя у озера, но не видя ни красоты звездного неба, ни нежности лунной дорожки, что струилась по глади озера. Тогда он решил, что жизнь ему не мила и прыгнул в озеро, что поглотило его навсегда.

Печальная история, которая цепляла душу. И я наслаждалась ее исполнением. Голос певца передавал все эмоции, что переживал главный герой этой трагедии, и, если бы могла, я бы заплакала. Мужчина за столом прекратил петь и поднял на меня взгляд, заглянув в глаза. И вдруг подмигнул мне:

– Не расстраивайся, Синеглазка. Это ведь всего лишь сказка. Таких дураков еще поискать надо. Не каждый топиться пойдет после первой неудачи. Я бы на его месте еще раз наведался к этой барышне, спросил бы, чего это ей в голову надуло? Ходила на свиданки, значит, нравился, с чего бы это вдруг передумала? А если понадобилось бы, то и умыкнул ее, но не отдал другому. За счастье нужно бороться, Синеглазка, само в руки плывет только сама знаешь, что. А любимых нужно беречь и держаться за них, раз уж такое счастье выпало, – он как-то грустно вздохнул. – Жаль, мне уже не найти ту, за которую мне бы хотелось побороться. Я ведь так и не любил никогда, Синеглазка. Да, были барышни разного толка, но так, несерьезно, а вот чтобы сердце исходило тоской и предвкушением – такого не было. Да и когда мне было? Всю молодость провел в военных лагерях да походах. А теперь, сама видишь. Кому я нужен такой? Да ни одна девушка на меня не посмотрит, а если и посмотрит, то тут же и убежит.

В его глазах светилась тоска по несбыточному, тому, чего он никогда не почувствует. А я замерла, глядя в эти серебристые глаза. Как же я его понимала! Но зачем? Зачем он об этом сказал? Я ведь даже уже забыла про это и не думала. Не думала, что я сама тоже никогда не испытаю эти чувства. Не смогу понять, как это, когда тебя оберегает такой мужчина. Не смогу увидеть ни в чьих глазах любовь, подаренную мне. И сама не смогу никому отдать свое сердце, которое жаждет любви. Стало так горько на душе. Обидно и за него, и за себя. Возможно, я и заслужила это, но неужели он тоже заслужил? А если и да, то неужели для него не найдется прощения в этом мире? Я прикрыла глаза, скрывая в них боль, и отвернулась. Какая теперь разница?

– Синеглазка, – негромко позвал он. – Не грусти. Ведь теперь есть мы друг у друга. Лучше посмотри, что у меня получилось. И иди, принимай подарок.

Подарок? Мне? Я аж подскочила на месте. Это он мне, значит, делал подарок? Стало так тепло на душе! Интересно, что там? И я повернулась, угодив прямо в его руки. Он аккуратно взял меня на руки и показал мне широкую корзинку, в которой лежала перинка, набитая куриным пухом и застеленная сверху мягким кроличьим мехом.

– Давай примерим, – сказал он и очень бережно опустил меня в корзинку. – Ну как? Тебе нравится?