«Жить — то же самое, что играть в ресторане на скрипке, которую впервые взял в руки».

Сэмюэл Батлер.

Пробуждение в привычной обстановке несколько успокоило его, и он решил выбросить нелепый сон из головы. До вылета оставалось не более двух часов. Несмотря на то, что за весь минувший день Виктор успел перехватить что-то отдаленно напоминающее завтрак только рано утром, есть ему вовсе не хотелось. Он написал записку жене, в которой вкратце обрисовал события дня и пояснил причины своего отсутствия в ближайшие несколько дней, гораздо проще было бы, конечно, снять телефонную трубку, набрать номер и сообщить все устно, но странным образом домашний телефон перестал подавать признаки жизни, а мобильный сбрасывал любой посылаемый вызов.

Что ж, пора.

«Мишка был отличным парнем… Тьфу! Что я несу! Говорю, как об умершем… Какая у него была светлая голова в студенческие годы, даже не припомню, чтобы среди его отметок затерялось пресловутое „хорошо“, нет, не было такого! Однажды, помню, на экзамене берет билет и садится готовиться, чем повергает экзаменатора в недоумение:

— Да должен бы сразу ответить?!

Но право на подготовку есть, и от этого никуда… Сидит он тридцать, сорок минут. Экзаменатор не выдерживает:

— Студент, ну, когда же Вы ответ дадите?

На что Мишка просит еще минут пять. И так несколько раз. Уже все троечники ответили, а он и не двигается. Наконец, экзаменатор не выдерживает и вызывает его отвечать.

Мишка кладет на стол преподавателю ответ на билет в стихотворной форме и говорит фразу, от которой вся аудитория, как сейчас помню, пришла в изумление:

— Два вопроса теории — это чепуха, тяжело было рифмовать задачу.

Ах, как же я тогда его расхваливал! Отметили мы это дело в кафе, пили тогда, что придется, водку — в особенности, на одну мою рюмку приходилось десять его», — пока Виктор углублялся в воспоминания, самолет уже стремительно набирал высоту, разрезая острыми, как лезвие ножа, крыльями сладкую сахарную вату облаков, унося пассажиров все дальше с оседлых мест, приближая невесомость нирваны небесной глади. Виктора с детства завораживал вид летящих самолетов, и будоражил сам полет, в те прошедшие времена техника была далека от совершенства, каждый выходил из громадной птицы с заложенными ушами и носом, теперь же комфорт полетов ощутимо повысился, а неприятные ощущения свелись к минимуму, что не могло не радовать любителей парить над облаками.

Все было, как положено: вежливые стюардессы, весьма скудная трапеза и регулирующиеся кресла, но беспокойство, циркулирующее по крови, превратилось в некую константу, застлав собою все прочие чувства. Воспоминания, самые различные, накатывали со всех сторон. Вспоминались студенческие годы — возможно, лучшая пора в жизни каждого. Из Виктора выдался довольно посредственный студент, что компенсировалось разнообразием прочих интересных событий молодости. Студенчество, сложное в периоды сессии и веселое во все прочие дни, накладывало неизгладимый отпечаток на всю будущность юноши. Чего только стоили разнообразные шуточки над преподавателями: кто прямо на лекции начинал признаваться профессору в любви, кто заталкивал жвачки или спички в замочные скважины — так, забавы ради; всего и не припомнишь. Был у них один индивид — Жуков. Каждая сессия давалась ему мучительно, мучительно! И компания ребят, среди которых был Виктор и некий Лутучин, довольно жестко подшучивали над бедолагой. Однажды во время семинарских занятий Лутучин входит в кабинет и говорит: «Ребята! А вы знаете, что у Жукова детей не будет?» И Жуков там. Все недоуменно-внимательно смотрят на Лутучина, а он продолжает: «Так как же? Ему учебная часть запретила после последней сессии, сказали — хватит идиотов!» Да, не хочется говорить гадостей, но Жуков, действительно, был таков. Вспышки веселья от подобных воспоминаний сменялись тревожными представлениями о состоянии Мишки, который, быть может, в эту минуту изнывал от боли и требовал чуть ли не Морфия. Все это перемешалось в голове Виктора, примерившего маску невозмутимости в кресле авиалайнера, углубившегося в себя.

Полтора часа, требующиеся на перелет, промелькнули незаметно, Виктор не успел опомниться, как самолет приземлился в петербургском аэропорту, и пассажиры непрерывным потоком устремились по трапу. Поймав такси, он попросил довезти его до улицы Восстания и примостился на переднем сидении авто. В радиоприемнике звучали приятные мотивы самых разных классических произведений, названия и авторов которых Виктор мог лишь угадывать, не в пример добропорядочному немцу, у него почти отсутствовала эрудиция в сем витке человеческого искусства. Музыка превосходно вторила мотивам самого города и навевала атмосферу умиротворенности: прокатываясь по местным улочкам и переулкам в самый ненастный день, ты будто оказываешься перед камином, в мягком кресле-качалке, укутанный флисовым пледом философ, созерцающий картины бытия сквозь призму прожитых лет, — медленно вращаешь бокал, наполненный источающим букеты ароматов коньяком, делаешь глоток… Щемящее душу тепло растекается по всему телу, отогревая и наполняя тебя давно забытым покоем, укрывая от всех невзгод повседневности и унося прочь заботы, вяло барахтающиеся на задворках сознания. В какой-то момент ты