Я покачала головой: нет, никогда я не хотела того, что имела она.
– Хотела, – возразил он. – Хотела, Кэтрин! Ты горела желанием иметь все, что имела она! Я знаю. И твои сыновья знают. И не упрекай нас за то, что мы сумели распознать твои желания под ворохом всяких умных уверток.
Я готова была возненавидеть его за то, что он так хорошо знал меня. Но… я обхватила его руками и прижалась лицом к его груди, желая спрятаться даже от самой себя.
– Крис, не будь так жесток со мной, – выдохнула я. – Просто эти комнаты казались нам тогда такими удивительными, особенно когда мы пробирались сюда тайком от нее… и ее мужа.
Он крепко обнял меня.
– А что ты думаешь о Джоэле? – спросила я.
Немного помолчав, Крис ответил:
– Мне он нравится, Кэти. По-моему, он очень растроган и обрадован тем, что мы разрешили ему остаться здесь.
– Ты сказал ему, что он может здесь остаться? – прошептала я.
– А почему же нет? Мы уедем отсюда вскоре после того, как Барт отметит свое двадцатипятилетие и станет хозяином этого дома. К тому же нам предоставляется прекрасная возможность больше узнать о Фоксвортах. Джоэл расскажет нам о детстве и юности нашей матери, о том, как жила эта семья. Возможно, тогда мы сумеем понять, почему она предала нас и почему наш дед желал смерти своим внукам. Вероятно, где-то в далеком прошлом что-то настолько повлияло на разум Малькольма, что он, в свою очередь, смог заставить родную дочь забыть материнский инстинкт и отказаться от защиты собственных детей.
По моему же мнению, Джоэл достаточно уже рассказал нам, я больше ничего не хотела узнавать. Малькольм Фоксворт был одним из тех странных человеческих существ, которым повезло родиться без совести, он просто неспособен был чувствовать раскаяние за свои дурные поступки. Это невозможно ни объяснить, ни понять.
Крис ласково заглянул мне в глаза: его сердце и душа страдали от моего нежелания забыть все прошлые несправедливости и обиды.
– Я хотел бы еще порасспросить Джоэла о детстве и юности нашей матери, чтобы понять, что заставило ее жить так, как она жила. Наша родная мать причинила нам боль, которая не проходит до сих пор и не пройдет никогда, если мы не сможем понять, что руководило ею. Я простил ее, но ничего не смог забыть. Я хочу все понять, чтобы помочь тебе простить ее…
– Разве это поможет? – безнадежно спросила я. – Слишком поздно уже понимать и прощать нашу мать, и, если говорить честно, я не хочу никаких объяснений – потому что, если они окажутся убедительными, мне придется простить ее.
Он обессиленно опустил руки и, отвернувшись, отошел от меня.
– Я схожу за нашим багажом. Иди в ванную. К тому времени, как ты выйдешь, я уже все распакую.
В дверях он приостановился, но не оглянулся.
– Пожалуйста, постарайся использовать наше пребывание здесь, чтобы окончательно помириться с Бартом. Он теперь не тот, что был раньше. Ты ведь слышала его речь на подиуме. У этого молодого человека способности настоящего оратора. Его слова пробуждают в людях добрые чувства. Сейчас он может вести за собой людей, тогда как раньше был скрытен и застенчив. Мы должны благодарить Бога, что Барт наконец-то освободился от своей скорлупы.
Я покорно склонила голову:
– Конечно, я сделаю все возможное. Прости меня, Крис, что я бываю так безрассудно упряма, вот и сейчас опять…
Он улыбнулся и вышел из комнаты.
В «ее» ванной комнате, которая соединялась с великолепной туалетной комнатой, я медленно раздевалась, пока ванна из черного мрамора наполнялась водой. Меня окружали зеркала в позолоченных рамах, отражавшие мою наготу. Мне нравилась моя фигура, все еще стройная и подтянутая, и груди мои еще не обвисли. Раздевшись донага, я подняла руки, чтобы вынуть шпильки из волос. Разглядывая себя в зеркалах, я попыталась представить мою мать, как она стояла в той же позе и думала о своем втором муже, который был моложе ее. Задумывалась ли она о том, где он пропадает в те ночи, когда он был со мной? Догадывалась ли, кто был любовницей ее Барта до того страшного Рождества, когда все выяснилось? Надеюсь, что догадывалась!
* * *Ужин прошел спокойно.
Двумя часами позже я расположилась в «лебединой» кровати, разбудившей во мне днем такие щемящие воспоминания. Лежала и смотрела, как раздевается Крис. Как и обещал, он распаковал багаж, развесил в шкафы мою и свою одежду, сложил в комод наше нижнее белье. Сейчас он казался усталым и немного грустным.
– Джоэл сказал мне, что завтра придет прислуга договариваться о найме. Надеюсь, ты сможешь побеседовать с ними.
Я удивленно приподнялась:
– Но я думала, Барт сам будет нанимать прислугу?
– Нет, он предоставил это тебе.
– Ох…
Крис накинул свой пиджак на бронзовую скульптурку слуги, и я вспомнила, что отец Барта, муж моей матери, делал так же, когда они жили здесь – вернее, не здесь, а в том, старом Фоксворт-холле. Воспоминания преследовали меня… Абсолютно голый, Крис направился в «свою» ванную комнату.
– Я только приму душ и приду. Пожалуйста, не засыпай без меня.
Я лежала в полутьме и вглядывалась в окружающие предметы. Меня охватило какое-то странное ощущение раздвоения личности. Мне казалось, что я – это не я, а моя мать. Я представляла себе четверых детей, запертых на чердаке. Чувствовала страх и вину перед ними, чувствовала угрозу, исходящую с нижнего этажа от презренного старика, который жил да жил, но не давал жить другим – жестокий, злой и бессердечный от рождения. Какой-то голос снова и снова нашептывал мне все это. Я закрыла глаза и попыталась унять свою разыгравшуюся фантазию. Я больше не слышала голосов, не слышала музыки. Мне ведь больше не нужно дышать пыльным сухим воздухом чердака. Всего этого уже нет. Мне теперь пятьдесят два года – не двенадцать, тринадцать, четырнадцать или пятнадцать.
Нет больше прежних запахов. В доме пахнет краской, деревом, свеженаклеенными обоями и новыми тканями. Здесь новые ковры, покрывала, новая мебель. Все-все новое, вплоть до разнообразных антикварных вещиц