— Не понимаю. Меня самого это часто удивляло.
— А дело объясняется очень просто: громадная часть их продукции пишется здесь. Мы сочиняем для них все мелкие вещи — и даже некоторые большие романы.
— Мошенники! — буркнул седой мужчина на другом стола.
В эту минуту вошло еще несколько человек.
— Aй-ай-ай, как не стыдно! — сказал один из них, грозя седому пальцем. — Опять вы выражаетесь непочтительно о великих людях! Да еще при новичке!
Седой на секунду поднял глаза, утомленно и сердито глянул на всех и снова занялся сыром и печеньем.
«Странная у него кожа — как будто она никогда не нуждается в бритве? — подумал Халлес. — Скопец, что ли?»
Вошедшие взяли с буфета тарелки с едой и сели за стол. Седой утер рот большим цветным платком, встал и пошел к двери. Халлес проводил глазами эту громоздкую фигуру — и вдруг со стуком уронил нож на тарелку. На седом юбка!
Как только дверь захлопнулась, он круто обернулся и увидел вокруг ухмыляющиеся физиономии.
— Что, попали впросак? — спросил Чарлтон.
— Кто она? Ведь это женщина, да?
— Это Беверли Кроуфорд.
— Неужели? Я и не знал, что она еще жива.
— Ну, это как сказать?.. — отозвался кто-то из собеседников. — Бедная старуха давно вышла в тираж. В двадцатых годах она произвела фурор, а теперь вот докатилась — вынуждена пробавляться халтурой. Нелегко ей терпеть такое унижение, да что поделаешь — все хотят есть.
Халлес припоминал то, что ему было известно о Беверли Кроуфорд. Первая ее книга наделала шуму — то был роман о лесбийской любви, и назывался он «Сюзанна — занятный муж». Халлес так и не смог одолеть этот роман до конца. Бесконечные страницы кропотливых психологических изысканий оправдательного характера — это не всякий способен переварить.
— Помните, — говорил между тем Чарлтон, — какой успех имел ее первый роман? Но объяснялось это только его сюжетом. Бульварные газеты подняли трезвон: одни называли книгу обличительной и смелой, другие кричали, что это скандал, что она позорит нашу христианскую страну. И, конечно, книгу стали раскупать как горячие пирожки. Но читать ее было просто невозможно!
— Да, бедняжка Беверли — писательница бездарная, — вставил кто-то.
— Ну нет, этого я бы не сказал, — возразил Портер. — Она удивительно тонко чувствует оттенки слов.
— Ну, может быть, у нее что ни слово — то перл, но вся мозаика в целом — скучища невообразимая, — сказал Чарлтон не сдаваясь. — И, во всяком случае, больше ни одна книга не имела такого успеха, как первая. Пока Беверли была в моде, всякую ее писанину, конечно, везде охотно печатали, но когда сенсация утихла, и интерес публики поостыл, ее акции у издателей сразу упали и ей преспокойно дали отставку, Она написала второй роман — и он потерпел фиаско. Третий был еще хуже. Тогда ее уже окончательно перестали печатать. Она была выброшена за борт... Весь секрет в том, что ей не о чем было писать.
— А чем она занимается здесь? — спросил Халлес.
Но в эту минуту позвонил телефон на буфете. Один из писателей вскочил и взял трубку, остальные выжидательно замолчали.
— Слушаю. У телефона Мертон... Да, он здесь, завтракает с нами. Хорошо, передам.
Он положил трубку на рычаг. — Это секретарша Гарстенга. Халлес, он просит вас зайти к нему после завтрака.
Да и нам не мешает поторопиться. Пора опять за дело, — заметил кто-то. — Эти проклятые «сельские развлечения» здорово выбивают нас из колеи. Меня, например, оторвали от статьи «Парные кровати или двуспальные?», которая будет помещена в «Воскресном отдыхе» в качестве очередной еженедельной беседы преподобного Раули.
Позавтракав, все встали из-за стола.
— Вам надо подняться по главной лестнице, — объяснил Халлесу Чарлтон. — Кстати, мы, мелкая сошка, ходим по ней только в тех случаях, когда нас вызывает Гарстенг. На втором этаже повернете с площадки направо — и первая дверь налево. На ней табличка, так что вы сразу найдете.
Следуя этим указаниям, Халлес дошел до кабинета Гарстенга, постучал и женский голос ответил: «Войдите». Комната была большая и светлая, но ее портили простые некрашеные полки, ящики с картотекой и множество разных шкафов. За письменным столом сидела девушка, очень элегантно и модно одетая, с лицом красивым, но неприветливым.
— Мистер Халлес! — не спросила, а скорее констатировала она. — Мистер Гарстенг вас сейчас примет.
Она открыла дверь в смежную комнату, и оттуда глухо, словно издалека, донесся голос человека, который не то нараспев декламировал что-то, не то произносил речь.
— Это он говорит в диктофон, — шепотом пояснила секретарша. — Но вы проходите и садитесь у стола.
Халлес прошел по толстому ковру, путь до стола показался ему бесконечно длинным. Сидевший за этим громадным письменным столом мужчина указал ему на стул против себя и продолжал говорить в трубку диктофона медленно, с подчеркнутой выразительностью:
— …сверкая в тусклых просторах времени… Стоп, поправка! (он сделал пометку карандашом на лежавшем у диктофона блокноте) ...Сверкая на скучной равнине времени… словно брызги росы на траве... Поправка! (снова пометка карандашом) ... как брызги росы на траве... или гребень в матовом мраке волос...
Он положил трубку диктофона и обратился к Халлесу:
— Здравствуйте. Извините, что заставил вас ждать. Я как раз кончаю поэму.
Оба привстали и пожали друг другу руки через широкий стол, затем снова сели.
Гарстенг придвинул к себе какую-то папку и раскрыл ее.
— Та-ак, — протянул он, быстро перебирая лежавшие в ней бумаги. Минуту-другую он, молча их просматривал, затем поднял глаза и пододвинул Халлесу ящичек с сигарами. — Прошу!
Закурив, Гарстенг откинулся в кресле, выпустил