А теперь он в инвалидной коляске, один, в постоянных контрах со своим сыном. Не нравилось мне будущее, которое приносил этот внутренний хищник!
И все же проигнорировать слова деда я не могла. Я чувствовала, что он прав: мне легко дышалось только в моменты тренировок, когда я представляла, что передо мной чудовище, и вгоняла серебряный нож прямо ему в грудь. Я по-настоящему жила лишь в те моменты.
Естественно, это беспокоило моих родных – отца и брата. Да и меня тоже! Дедушка, понятное дело, торжествовал и пил текилу за мои успехи. Но я все пыталась разобраться: а не становлюсь ли я сама чудовищем? В чем разница между мной и ими? Они хотят убивать, я хочу убивать. Так может, то, что живет в моей душе, не хищник, а монстр? Я никому не могла сказать об этих сомнениях, потому что заранее знала, что ответят дед и отец. Их мнение было мне известно, оставалось только найти свое собственное.
Время на размышления утекало, мы с братом становились старше, нам предстояло выбрать, какой дорогой мы пойдем. Леон сомнениями не терзался, он хотел помогать всему миру, поэтому, когда он поступил в медицинский университет, никто не удивился. Дед на него и не давил, он давно признал, что его внук ни на кого охотиться не будет, и сосредоточился на мне.
– Ты все равно не сможешь убежать от самой себя, – твердил он. – Ты не будешь счастливой, если позволишь другим делать выбор за тебя.
Агитатор из него был тот еще. Вот только он не понимал, что и сам давил на меня, выплескивал свою волю мне на голову, как ведро холодной воды, и ожидал, что я проникнусь и побегу выполнять его команду. Как будто это так легко – принять жизнь, в которой я буду убивать разумных существ!
Судьба устала ждать, пока я определюсь с профессией, и все решила сама. Незадолго до того, как я окончила школу, папа умер. Он, вечно улыбчивый на этой своей хиппи-волне, никогда ни на что не жаловался, и мы до последнего не знали, что у него рак. Он, может, тоже не знал, и когда болезнь обнаружили, она была на последней стадии.
Болезнь все равно пытались лечить, делали все возможное – вот только возможностей этих было не так много. Ирония в том, что мой отец, пацифист, который даже мух отгонял вежливой просьбой, а не тряпкой, получил худшую участь, чем мой дед, прожженный охотник, который на ценность жизни плевать хотел. Ну и где справедливость, где эта самая карма, которая должна вознаграждать достойных?
Мы с отцом были не слишком похожи, но я его любила. Он вырастил меня, иначе и быть не могло, а теперь он сгорал у меня на глазах. Он и сам знал, что ему осталось недолго, и до того, как все стало совсем плохо, он сказал мне:
– Знаешь, я от этих обезболивающих уже как пьяный. А дальше будет хуже… Я хочу попросить тебя кое о чем сейчас, пока я еще понимаю, что происходит.
– Все, что угодно!
Я и правда была готова на все, как будто так я могла задержать его на этом свете.
– Что угодно – не надо, – мягко улыбнулся он. – Я лишь хочу, чтобы ты не повторяла ошибок моей семьи. Мы веками устраивали праздники на крови и думали, что нам все позволено. То, что происходит со мной сейчас, – расплата за это. Грехи отцов… кто-то же должен был принять их! Но я рад, что это я, и я надеюсь, что этого будет достаточно. Не слушай всю эту болтовню про честь семьи и наследие рода. Живите мирно, дарите любовь и доброту, отрекитесь от насилия. Сначала – ради меня, а потом, когда у вас появятся свои дети, вы поймете, что это ради них тоже. Ты обещаешь мне, Дара?
– Конечно… я обещаю!
Вот так этим обещанием я и направила свою жизнь в то русло, которое моему отцу казалось единственно правильным. Дед, конечно, не одобрил мой выбор, но больше он на меня не давил. Охотники за нечистью всегда уважали свое слово.
Я была уверена, что обратного пути нет – нельзя нарушить клятву, данную умирающему! Поэтому я никому не говорила, что жизнь, выбранная папой, мне не нравится. Дед был прав: я не могла перековать саму себя. Меч создан для сражений, а не для того, чтобы крошить помидорки в салат. Я чувствовала, как хищник, живущий во мне, поднимает голову все чаще. Это сводило меня с ума, я ощущала себя наркоманкой, у которой зависимость появилась еще до первой дозы.
Чтобы не свихнуться окончательно, я сделала брата примером для подражания. Леону воля нашего отца давалась легко, он был счастлив. Может, и я привыкну, если пойду по его стопам? Поэтому я тоже поступила в медицинский. Правда, быть таким же солнечным лучиком, как братец, и улыбаться всему миру я не могла, поэтому выучилась на хирурга – у него пациенты чаще молчат, чем говорят. Но в остальном, врачебное дело далось мне неплохо, лучше, чем я ожидала. Я не боялась крови – однако и проливать ее не хотела.
Пока я училась, Леон умудрился найти такое воплощение мечты нашего отца, что папа, будь он еще жив, точно умер бы от радости. Мой брат стал межвидовым врачом: это такой специалист, который умеет лечить и людей, и нелюдей. Пробиться на этот уровень очень сложно, особенно чистокровному человеку, – и потомку охотников! – но Леон всегда был упрямым, он справился. Поэтому когда я закончила учиться, он получил работу в магическом госпитале.
Вот тогда между нами случилась первая крупная ссора – не только со смерти отца, но и за всю нашу жизнь, мы с ним никогда так не скандалили. Я считала, что его новая работа – это перебор. Да, мы должны уважать волю папы, но это не значит, что нам позволено позорить дедушку и всех наших предков. Леон заявлял, что мои убеждения безнадежно устарели, мы живем не в Средневековье и должны стыдиться того, что творили предыдущие поколения. Я никого стыдиться не собиралась, и оскорбления катились по кругу. В итоге мы пришли к выводу, что я – психопатка, Леон – тряпка, на том и расстались.