– Да, Николай Андреевич?
– Оля, здравствуйте. С пятнадцатым знакомы?
– Так точно.
– Пакет у Михаила Алексеевича заберете и можете приступать к выполнению. Вопросы есть?
– Нет. Вопросов нет… – нотки не то печали, не то недовольства были явно слышны в ее голосе.
– Что ж, господа… – Начальник встал из-за стола, очевидно, приглашая остальных сделать то же. – На этом наше совещание считаю завершенным, всем спасибо и удачного рабочего дня!
Зараза, да что ж ты на меня смотришь так укоризненно?.. – мысль сия адресовалась старому верному другу Николая Андреевича. Не Константину Сергеевичу, другому другу – железному бежевому. Друг этот бросал, как казалось Николаю Андреевичу, полный отчаяния и смертельной обиды взгляд на прежнего своего хозяина, издалека, со служебной стоянки, за добрую сотню метров, через городской смог и металлопластиковое окно.
Вот понимаю же, что сам себе придумал эти наши чувства. Понимаю, что ни жены, как говорится, ни собаки, что старею день за днем… Понимаю и все равно переживаю… Работа эта…
Все-таки, как только любимое занятие становится работой, что-то неуловимое теряется в нем. Хм… А сколько я всего такого неуловимого могу поймать? Или скажем, сколько одновременно? Вот сейчас: на поверхности всякая белиберда про машину и себя любимого. Чуть дальше – пятнадцатое дело и Оленька. Еще что? Лешка со своей командировкой…
Так. Дальше что? Концепция работы фирмы чуть больше, чем на три года. Структура фирмы… Все? – Он вперил тусклый взгляд в кусок дождливого майского неба через окно. – Нет, не все… Эх… Ладно, в общем. В лучшие времена насчитывал двадцать две параллели. Как мало, ничтожно мало.
Двадцать две. Это на шесть миллиардов человек, шесть материков, миллиарды планет и миллионы звезд. Что я могу? Отчего нельзя развивать деление мышления? Сегодня два, завтра четыре, и понеслась. Вот зараза… – Николай Андреевич тяжело вздохнул, мотнул из стороны в сторону головой, будто волоокий бык перед закланием. – Смотрит она, дура… Тьфу ты… – Отвернулся от окна, не спеша подошел к рабочему столу и сел. – Знаю же, отчего нельзя делить… Да что мне то знание?
– Разрешите?
Размышления начальника были решительно и подло прерваны, как полет шмеля бывает прерван сачком юного натуралиста: улыбающееся личико Оли показалось в просвете входной двери.
– Заходи, Ольга, присаживайся, – откликнулся начальник. Немного погодя продолжил: – Ты, наверное, хочешь спросить: «Почему, Николай Андреевич, я? Ведь дело же – бытовуха обычная, ведь молодежи пруд пруди, а у меня новый проект, а я вся такая звезда и тут – на тебе». Прав? Так вот, – не дожидаясь ответа, почти нараспев провозгласил он, – было в коммунистической партии такое верное слово «надо». Надо и все. Почему да отчего? В нашей профессии, Оленька, думать – последнее дело, – довольный собственной своевременной уместной шуткой, Николай Андреевич улыбнулся, но тут же, будто опомнившись, принял нарочито суровый и серьезный вид. – Поймешь, я надеюсь, почему надо так, а не иначе. А не поймешь, в ту же минуту заявление на стол. Вопросы? Возражения? Пожелания?
Растерянная и немного подавленная Ольга, как первоклашка, отрицательно замотала головой.
– Всего доброго.
Ольга встала, замешкалась немного перед дверью, выдала что-то вроде долгого «эм-м-м», собираясь спросить о чем-то, но, так и не собравшись, проговорила лишь: «До свидания, Николай Андреевич», – и была такова.
Глава 2
Ольга
– Оленька! Оленька, солнышко, вставай, проспала все на свете.
– Ма-а-ам, – сонно и недовольно прозвучало из-под одеяла.
– Что: мам, мам?.. Половина девятого. Тебя там не уволили случайно?
– Мамочка, я же говорила вчера, у меня отгул…
– Какой такой отгул? Ничего ты не говорила!
– Говорила… Ма-а-ам, родненькая, дай поспать чуток, выходной у меня…
Румяная пожилая женщина помедлила пару секунд и решительно сказала:
– А хоть бы и выходной! Что теперь, до вечера бока отлеживать? Не в твои-то годы лежать, милая. Скоро полдень, поди…
– Какой полдень! Восемь семнадцать…
– Что за моду взяла, старших перебивать, – поняв, что победа одержана, последние слова мама произносила уже из кухни. – Спит она, ишь! С рассветом бы встала… Кофе, как всегда, тебе?
– Да, мамуль, спасибо! – Оля, прекрасная, словно сказочная фея, в розовой пижаме и пушистых комнатных тапочках чмокнула мать в щечку и выпорхнула из кухни.
– Поднялась-таки…
Поспишь тут! – подумалось Оле.
– Олечка, тут тетка звонила…
Ой, ну надо же, удивите меня еще, – ехидничала про себя Олечка.
– Приболела, говорит, совсем плохо ей…
Давление, – мысленно проговорила Оля.
– Давление у нее… – вторила ей мама в голос.
Холодная вода омыла нежную кожу чуть припухлого со сна личика. Шарада продолжалась.
Я вот что думаю, – продолжала Ольга, усмехаясь себе.
– Я вот что думаю, Оль, – мама шла по пятам. Фея принялась приводить в порядок и без того белоснежные зубки.
Давай, родная, ближе к премии, и гоним пьесу дальше…
– Да, мам, – что-то в этом духе донеслось из ванной.
– Сестра же моя… кровинушка.
Аромат кофе уже достиг маленьких прелестных ноздрей феи и мешал довести утренний туалет до конца с необходимой тщательностью.
– Сколько нам жить-то осталось?
Так, мамочка, хорошо, еще шажок… – подумала Оля, а вслух:
– Угу…
– Навестить бы, а? – Мать помолчала, обдумывая свой вопрос, и, кивнув, продолжила: – У меня тут пенсия на днях. Плюс на книжке тысяч пять есть, хватит на дорогу? – еще один вопрос самой себе. Еще четыре секунды.
Отлично, идем по графику…
– Да там ты хвалилась, премию получила вчера, не займешь чуток матери-то родной?
– С радостью, мамочка! – с неменьшей радостью в голосе выпалила фея. – Там, кстати, Светка, одноклассница моя, в «РЖД» работает, могу билетики забронировать…
– Где?
– Ну… на вокзале, в общем.
Кофе был готов. И это был чудесный кофе.
– Да, конечно, малыш. – Мать чмокнула только что появившуюся на кухне дочь в лобик.
– Вот и славно. – Ольга пристроилась за столом, не отводя хищного взгляда от кофейной кружки. – Сегодня нормально будет?
– Сегодня-то? – Мать не на шутку призадумалась. – А что, можно и сегодня, если вечером только.
Сейчас Ольге было не до «сегодня», не до «вечера», не до поездок и вокзалов, она целиком и полностью была предана лишь одному процессу – поглощению вкуснейшей «арабики».
– Хорошо, мамочка, я позвоню.
Мама что-то вещала из зала, но Оля ее практически не слышала. Точнее, слышала, но как что-то далекое… будто радио. Мысли ее витали вокруг пятнадцатого дела. А еще ее посетило чувство, словно от пяток до низа живота пробегает, пожалуй, тысяча, не меньше, букашек. Полчище их топчется мгновение-другое по животу, по мановению чьей-то волшебной палочки превращается в крохотных мошек и стремглав летит наверх, чтобы вместе с выдохом умчаться куда-то в космос. Вдохновение.
Так… – думала Ольга. – Трое. Сержант