Но Доброслав знает, что молодые, хотя и помнят о коварстве русалок, не сильно боятся их. А в четверг перед клечальной субботой взрослые девицы плетут венки и бросают их в лесу или в воду русалкам, чтоб они добыли им суженых, после чего убегают. Потом в венках наяды рыскают по ржи…
Бывает, что зазевавшаяся девушка попадает в русалочьи руки, но в четверг — в великий праздничный день наяд, если молодица проявит смекалку и отгадает загадку, её отпустят с миром. С детства помнит Доброслав старинную песню, которую, по мнению всех пожилых, должен знать и молодой человек, хотя она обращена к красной девице, потому что в этой песне даётся отгадка. И Доброслав, поднимаясь с лавки, чтобы снова взяться укладывать вещи в тоболу, тихо напел её:
Ты послушай меня, красна девица!Загадаю тебе три загадки:Коли отгадаешь — я до мамки пущу;А не отгадаешь — як себе возьму.Ой что растёт без корней?Ой что бежит без повода?Ой что цветёт без всякого цвету?Камень растёт без кореня;Вода бежит без повода;Папоротник цветёт без всякого цвету!Девица загадочки отгадала,Русалочка её не залоскотала [16].«Только у наяд раз в году имеется день милости, у судьбы такого дня не бывает», — говорил жрец Род ос лав, готовя меня, сироту, к суровой жизни. Верны слова, если припомнить, что сталось и со жрецом, с отцом и мамой, Болотом, Мирославой, — с самыми близкими и дорогими мне людьми…»
«А Климентина-Мерцана или Аристея-Настя?… — внутренний голос начал спорить с Доброславом. — Ведь они живы и счастливы…»
«Да, живы, но счастье их призрачно, как тело русалки…»
«Настя, милая Настя… Как я хочу тебя увидеть, обнять, поцеловать крепко… Хорошо, что этой греческой ласке ты научила меня… — Клуд улыбнулся, и нежно заныло в сердце, когда перед глазами возникли русалочьи шелковистые волосы древлянки, разбросанные по подушке на ложе в комнате херсонесской таверны «Небесная синева»… — Шелковистые волосы… Вот почему и вспомнилась русалочья неделя, — подытожил Доброслав. — Время торопит — надо уезжать и мне самому».
4
Аскольд с боилом Вышатой медленно шли по вымолу вдоль вытащенных на катках из реки судов, нуждавшихся после похода в ремонте, — а таковых, к сожалению, оказалось немало, — и говорили о Дире.
С одной стороны весть, полученная из Константинополя, что он пока «застрял» в Болгарском царстве, радовала великого князя, с другой — раздражала; если пошёл воевать хазар — надо не медлить… Засечные отряды доносят, что каган Завулон совместно с уграми в ста поприщах от своей столицы возводит заградительные насыпи и копает рвы со стороны Джурджанийского моря, видимо, уже зная о намерении Дира.
«Время особое — от соглядатаев и доносчиков никуда не денешься… А у самого-то везде они теперь. Даже в Итиле имеются…» — и Аскольд усмехнулся, что не ускользнуло от зоркого глаза боила. И, расценив усмешку по-своему, Вышита сказал:
— То, что Дир увлёкся младшей сестрой Богориса[17], нам на руку.
После смерти жены князь, может быть, ещё раз захочет жениться…
— Породниться с сильным болгарским царством я давно мечтаю. Но как серьёзны чувства брата? Ты сам знаешь, Вышата, его норов… А каждый лишний день, проведённый Диром за Дунаем, работает в пользу хазар. Советовать же брату или взывать к благоразумию тщетно…
— Так, княже…
— Поэтому нашим людям в Итиле нужно ещё пуще усилить наблюдение. Мы должны знать о любом, я повторяю, любом шаге хазарского царя и кагана, и в ответ предпринимать свои…
Аскольд остановился возле судна, на чьём борту ходил к Золотому Рогу; несколько человек и среди них Марко, внук погибшего Светлана, докрашивали обшивку корабля. Руководил ими Лагир. Великий князь узнал алана сразу. Подошедши к нему, опросил:
— Как с молодой женой живёшь, молодец?
— Спасибо, князь! — Лагир низко поклонился Аскольду и прикоснулся губами к краю алого плаща. Выпрямился. — Стараниями товарищей-корабельщиков, — алан повернулся к Вышате, опустив голову, — уже дом ставлю…
— Как здоровье бабки Млавы?
— Прихварывает, но пока на ногах, слава Хорсу…
— Поклон ей, и твоей жонке тоже, — сказал Аскольд.
Отошёл в сторонку, полюбопытствовал:
— Что за малец среди корабельщиков, Вышата?
— Зовут Марко. Внук сгибнувшего от угорской стрелы Светлана, древлянина. Пристроил рисовальщиком к Лагиру, а отца Марко Никиту ты намедни услал с купцами на Ильмень-озеро…
— Дед Светлан… Да… Если б не он — не стоять бы мне сейчас на берегу Почайны… Вот что, воевода, пусть Марко побудет у тебя на вымоле. Я потом его в свою дружину возьму.
— Годится… Только сдаётся мне, вряд ли он кисть рисовальщика на меч променяет…
— Увидим, — недовольно оборвал Аскольд боила; Вышата потёр пальцами переносицу — не след переступать черту дозволенного…
Князю подали коня. Легко вскочил в седло и направился к Боричевому узвозу.
Солнце садилось, с покатого холма можно рассмотреть, как кровавыми полосами его последние лучи отразились в тихих сегодня днепровских водах.
Неуютно вдруг сделалось на душе; Аскольд не стал брать как всегда крутой подъем узвоза сильным галопом, а неожиданно для рынд завернул повод узды на лошадиной морде. Проехали небольшой, насквозь просматриваемый лесок, — старший над телохранителями сразу выдвинулся на караковом жеребце вперёд, увлекая за собой трёх рынд. Оказавшись на берегу могучего Днепра, встали по одному с боков, спереди и сзади великого князя, со всех сторон защитив от предательской стрелы…
Ещё свежо в памяти нападение на Дира жреца Мамуна, которому успел отсечь мечом голову дружинник Кузьма прежде, чем тот занёс над киевским соправителем охотничий нож Чернодлава.
Аскольд довольно улыбнулся, разгадав манёвр старшого, но вежливо указал ему отъехать на полшага, чтоб не мешал обозреть раскинувшийся простор.
Кровавые полосы в реке заставили князя вспомнить береговые сигнальные огни, когда под шум народа, воспользовавшись всеобщей паникой, древлянский жрец сумел благополучно скрыться.
«Где он сейчас, жадный до крови зверь?… И, видимо, останется загадкой — как сумел вложить в руку Мамуну нож? Почему хотел убить брата?… — подумал Аскольд. — И правильно предупреждал меня и Дира отец, когда говорил о непредсказуемости поведения жрецов, об их гордости и себялюбии».
Волна ненависти сдавила грудь: «Их воля, каждые вечер и утро бросали б в кровавые воды Днепра молодиц и младенцев, переводя постепенно наш род…»
Этот вывод как-то естественно пришёл на ум и ужаснул своей неожиданностью и простотой…
Солнце скрылось совсем, в днепровских водах лучи его отыгрались, потянуло с низин прохладой, и начало заметно темнеть.
Аскольд поднял голову: на капище Перуна ещё сильнее запылали жертвенные костры… Возникли в памяти ярко горящие свечи на золотых поставцах в византийских монастырских церквах, красиво разукрашенные иконы и высокие своды, которые заканчивались расписанными, парящими на крыльях в голубом просторе белыми фигурками с нежными личиками. Сведал потом от попов, что это