Профессор зачислил Кима в свои ассистенты. В тот же день Ким перебрался в общежитие в здании Лаборатории. Днем он помогал старику, а вечером спускался в архив и засиживался там до глубокой ночи.
Чтобы открыть правду, Киму хватило месяца. Еще три дня он провел без сна, сверяя записи журналов наблюдений и образцы биоматериалов, собранных за несколько столетий. Казалось, он прикипел к приборной панели. Проектор щелкал, меняя слайды, а Ким вводил в вычислитель новые команды, пытаясь найти ошибку в расчетах.
Будильник в наручных часах отыграл пять утра, когда Ким, едва держась на ногах, поднялся в профессорский блок. Несмотря на ранний час, старик не спал. Он сидел в коляске, глядя в панорамное окно. За стеклом из рассветной дымки медленно проступали городские кварталы.
– Я ждал тебя, мой мальчик, – проскрипел профессор, когда Ким вошел. – Правда, не думал, что ты разберешься во всем так быстро. – Он с жужжанием развернул кресло спиной к окну. – Значит, я в тебе не ошибся. Итак, что ты выяснил?
– Мы все заражены? – спросил Ким, собравшись с мыслями.
– Да. – Старик кивнул. – Ты все верно понял. Каждый человек в городе с рождения болен.
– И купол…
– И купол – это защита. – Старик поморщился. – Мира от нас.
Профессор приложил к лицу кислородную маску и закрыл глаза. Казалось, он задремал, но спустя минуту поднял веки.
– Видишь ли, – продолжил он, – наши далекие предки страдали ложной гуманностью. У них не поднялась рука уничтожить несколько сот тысяч зараженных. Они предпочли изолировать их на дальней планете, возможно, в надежде, что больные когда-нибудь сами найдут лекарство.
Казалось, из комнаты исчез воздух. Ким, нарушая субординацию, сел на стул и расстегнул тугой воротник кителя. Старик подождал, пока Ким придет в себя.
– Когда я понял то, что сейчас открылось тебе… – Профессор грустно улыбнулся. – Сиганул с крыши и всю жизнь провел в этом. – Он похлопал по колесам инвалидного кресла. – Но тебе не обязательно повторять чужие ошибки. Так ведь?
– Да, сэр. – Ким кивнул; сумбур в его голове немного улегся.
– Ты, наверное, думаешь, что делать дальше? – Профессор внимательно посмотрел на Кима. – Жизнь пойдет своим чередом. Ты продолжишь работать, общаться с людьми, возможно, женишься, заведешь детей и, как все, будешь пугать их монстрами пустоши.
Ким открыл было рот, чтобы возразить, но профессор жестом остановил его.
– Мы не станем сигать с крыши. Город должен жить, должны сменяться поколения. И однажды решение найдется. За сотни лет мы значительно продвинулись, и ты продолжишь эту работу.
Старик зашелся долгим кашлем и приложил к лицу кислородную маску.
– На сегодня даю тебе отгул, – закончил он, отдышавшись.
Ким вышел из профессорского блока, вызвал лифт, нажав на кнопку этажа общежития. У дверей своей комнаты он задумчиво повертел в руках ключ и вернулся к лифту. Спустившись на первый этаж, прошел по застекленному холлу на улицу и вызвал самоходный экипаж.
Бричка медленно катилась по еще пустому городу. Разноцветными рядами тянулись дома, с едва уловимым шуршанием двигались бугристые панели крыш, ловя первые солнечные лучи. Все выглядело прежним, но в то же время другим. Мир навсегда изменился.
Накатила усталость. Когда начались поля, Ким поднял крышу брички, откинулся на сиденье и тут же уснул. Ему снились знакомые городские кварталы, превратившиеся в запутанный лабиринт. Ким искал выход, но все больше и больше терялся в переплетениях улиц.
Он проснулся, когда бричка прошла заданный маршрут и звякнула сигналом остановки. Ким опустил крышу и оглядел бордовую равнину. Все выглядело так же безжизненно, как и двадцать лет назад, только в пятистах метрах виднелся еще один самоходный экипаж.
Ким спрыгнул на сухую растрескавшуюся глину и пошел вперед, пока не увидел радужную поверхность купола. Если не знать, можно и не догадаться, что это прочная стена, отделяющая город от остального мира. Ким подошел вплотную и уперся ладонями в упругую пустоту. Как в далеком детстве, купол мягко отталкивал руки.
По ту сторону прозрачной преграды тянулась голая бордовая земля, сливаясь у горизонта с ярко-желтым небом. Ким вздохнул и двинулся вдоль радужной стены ко второй бричке. Когда до машины оставалось несколько метров, из-за нее вышел мужчина средних лет в сюртуке и фуражке почтовой службы.
– Вечер добрый! – Почтарь приветливо улыбнулся, протягивая руку. – У нас пикник. Выпьете с нами?
Ким пожал крепкую горячую ладонь и действительно увидел за бричкой плед со снедью, а на нем – молодую женщину и мальчика лет пяти. Видно, ребенка вывезли в первое путешествие к куполу. Ким кивнул, принимая предложение. Глава семейства достал чистый бокал, налил в него вина и протянул Киму.
– Из семейных запасов! – Почтарь с гордостью улыбнулся. – Открываем только на пикниках у купола.
Женщина поднялась с бокалом вина в руке. Мальчик остался сидеть, с интересом наблюдая за взрослыми.
– За что пьем? – Ким обвел взглядом семейство.
– Конечно, за купол! – воскликнул глава семейства. – Пусть купол вечно защищает нас от монстров пустоши!
– Пусть! – эхом отозвался Ким, глядя на проступающие в небе бледные серпы лун-близнецов.
Сеятель
Вся земля полна славы Его! (Ис. 6:3)
Я уткнулся в его плечо и плакал. Горечь неминуемого расставания поднималась комом из груди, превращаясь в соленые слезы. Мокрое пятно на рубашке – все, что останется от нашей дружбы. За прошедшие годы он воспитал из меня первоклассного пилота. Теперь пора улетать. Плакать – непрофессионально. Раньше я бы получил нагоняй за неумение управлять эмоциями и гасить чувства, но в то утро он молча обнял меня, позволяя мне выплакаться.
Сеятель (так он называл себя) появился в городе в канун столетия слияния лун-близнецов. Обеспеченный горожанин в возрасте около тридцати, с правильными чертами лица и бугрящимися мускулами под складками одежды, он собирал беспризорников с улиц, давая им еду и кров, мне же заменил отца.
– Ким, ты будешь открывать новые миры, – сказал он при первой встрече.
Я смотрел в его карие прищуренные глаза и думал лишь о тепле и защите от страха, поселившегося во мне после смерти родителей и года жизни на улице. Спустя шестилетие учебы у Сеятеля я стал вдругим человеком, готовым без колебаний вывести челнок с переселенцами за границы атмосферы нашей планеты.
Всех, кого Сеятель подбирал на улицах, он приводил в свой дом. Старинный особняк с классической колоннадой, множеством просторных залов, оранжереями и большим садом стоял на самой окраине города. Дальше до самого защитного купола тянулись поля и редкие фермы.
Вместе со мной в доме собрались еще сорок сверстников. Первое время мы резвились, опьяненные сытостью, теплом и уютом. Учтивые слуги и гувернеры позволяли нам целыми днями бегать по залам и играть в саду. Но после двух недель безделья свобода сменилась строгими порядками: начались занятия. Нас разделили на группы и к каждой приставили наставника. Неграмотных учили грамоте, грамотных обучали наукам.
Учебный день начинался ранним утром с построения. Сеятель медленно шел вдоль шеренги, всматриваясь в лица воспитанников. Временами он останавливался, клал руку на плечо со словами: «Ким, вчера у тебя хорошо получались простые задачи на подобие треугольников, сегодня перейдем к заданиям посложнее» или: «Иван, нужно закрепить материал о бензольных кольцах. Занеси мне вечером конспект по ароматическим связям».
Сеятель никого не ругал, стараясь к каждому найти подход. Другие учителя с нами не церемонились. После построения начинался изнурительный кросс вокруг сада, потом – спешный завтрак и пять уроков до обеда. Далее – еще три урока, и до самого ужина – упражнения в гимнастическом зале. В конце дня – индивидуальные задания и самостоятельная работа. К десяти вечера, когда звонили в отбой, у нас едва хватало сил на то, чтобы добраться до постели и провалиться в сон без сновидений. На следующее утро все повторялось.
Однажды я сорвался с перекладины и сильно ушиб колено. Лежал на прохладном полу гимнастического зала и думал: «Ну, вот и все. Закончились мои мучения». Отдых длился недолго. Прибежала медсестра, сделала укол, приложила лед, и тренер снова подсадил меня на перекладину.
Не всем такая жизнь пришлась по нраву. Многие сбегали, прихватив что-нибудь ценное из домашнего интерьера. Через три месяца настало утро, когда на построение вышли всего двенадцать учеников – те, кто научился плавать, как рыбы в воде, в потоке ежедневного распорядка.
В тот день занятия изменились. Вернувшись в дом после забега, мы замерли в удивлении. Стены главного зала раздвинулись, потолок вздулся и потемнел, а на его округлой поверхности засияли