Все эти огрызки людской щедрости резво подбирал Пират, затаскивал внутрь и прятал под рваной лоскутной тряпкой, чтобы вечером, засыпая, взять в пасть засохший, горький от плохого масла кусок и посасывать, как величайшее лакомство.
Собак нередко обвиняют в нечистоплотности, но это сущая клевета. Любой, у кого дома собака, знает, как тщательно, не хуже кошки, заботится она о своей шкуре. Лапы и область хвоста должны быть тщательно вылизаны, а если собака ненароком насорит на ковре, то сейчас же вылижет это место до блеска.
Уборщицы в институте имели не больше оснований для жалоб на собак, чем на студентов, разбрасывающих окурки и масляные обертки от пирожков, однако всегда злость выплескивается на самых безответных, ведь беспризорная псина не может послать обидчицу нах, как любой великовозрастный балбес.
В ночь с четверга на пятницу луна так сильно прибавила в объеме, что стала почти полной; Пират смотрел, и у него под языком клокотала слюна – так хотелось завыть. Но он понимал, что выглядел бы при этом глупо, да еще злюка Маня следила за ним цыганским косящим глазом, предвкушая, как бы еще выбранить своего горе-поклонника.
Мане тоже не спалось; легко, невесомо вздыхая, копошились возле нее щенки: белая звездочка во лбу изогнулась, вычесывая блох из холки, коротколапый вцепился в хвост трусишке и слегка жевал его – малыши имеют обыкновение засыпать с чем-нибудь в зубах, – а трусишка, давно привыкший к незавидной участи младшего брата, терпел, лишь изредка пища, когда коротколапый больно прикусывал. Безродный Барбос, спрятав между лап длинный, в шрамах и отметинах прошлых болезней, нос, вздрагивал от голодной икоты: бесполезные пузыри, выпрыгнув на поверхность желудочного сока, лопались так мощно, что эта волна шла наверх и била в пасть, Барбоса не то чтобы подташнивало – его знобило от слабости.
Кокос, пользуясь отсутствием ветра, гулял вокруг бытовки, делал вид, что высматривает в потемках кошек, а может быть, и правда что-то видел – вздыбливал загривок, рокотал, как детский мотороллер, убегал, пропадая во тьме, но сейчас же возвращался, иногда притаскивая в зубах какую-то ерунду с мусорки, абсолютно несъедобную. Он трепал зубами эту тряпку, деревяшку или кусок пенопласта, наступал на него лапой, проникаясь чувством формы и запахом, и в конце концов отбрасывал прочь – старая игрушка, надоела! – чтобы тут же бежать за новой. Кокос гордился своим здоровьем, оно бодрило его, как холодный душ – спортсмена, как бенгальский огонь – ребенка, и лишь одно обстоятельство было досадным в его глазах – что щенки спят, и некого потормошить, не с кем развлечься. И ладно, говорил Кокос, я и сам могу, глядите, какой я душка!
«Лет пять назад я был таким же, – уныло думал Безродный Барбос, – ничего, братец, придет и твоя старость».
Маня тихо подбиралась к меланхоличному Пирату, раздумывая, не цапнуть ли его в шутку за голень.
А жирафка-тростиночка, бестолковая и исполненная флегмы, сладко спала, свернувшись так, что не видно было ни головы, ни хвоста. Ей снились целые клубки забавных розовых зверьков, голых, суетливых, пахнувших так, что у нее щекотало в носу. Она схватила одного из них, раскусила пополам, и на языке появился вкус сахара. «Фу! – думала собака, морща нос во сне. – Какие бесполезные звери, шумные и невкусные». Тут ей вдруг показалось, что среди этих розовых она потеряла собственных щенков и может случайно их перекусить. От жалости она задрыгала задними лапами и толкнула в бок Безродного Барбоса, который вежливо отодвинулся.
А где-то в темноте, среди невидимых кошек и снега, которого еще не было, но который вот-вот должен был начаться, бродил не знающий покоя Хранитель. Он тоже поглядывал временами на луну и чувствовал то же, что и Пират, но вместо воя ему хотелось протянуть руку и стереть с поверхности луны черные пятна, а нельзя было: эти пятна – чья-то собственность. Иногда он встряхивал мешок и глубоко внутри, где летали маленькие мягкие полые тельца, раздавался звон, и словно проходила легкая щекотка, и так хорошо и привольно чувствовалось маленьким душам, будто их погладила мамина рука или облизал заботливый язычок.
Хранитель был готов распахнуть свой мешок в любое мгновение: хоть и без ветра, но стоял мороз, коварный, вкрадчивый убийца, и заснувшие могли больше не проснуться никогда – ни в эту ночь, ни утром.
Он поглядел на вагон-бытовку и насчитал: один, два… восемь.
«Не сегодня, – сказал себе Хранитель, – а может быть, завтра или на той неделе, ведь зима будет долгой и нелегкой».
В потоках лунного света и невесомых снежных бус он был похож на большую неловкую птицу, притворившуюся человеком.
В пятницу в институте был выходной по случаю Дня Района – нововведенного праздника, отражающего полет фантазии градоначальника.
С утра хорошенько присыпало снежком – не тем, мелким и колючим, а обильным, мягким, снежинки сцеплялись по нескольку штук, словно парашютисты в показательном выступлении. Щенки визжали и хрюкали от восторга, как маленькие поросята, Маня брезгливо отряхивала лапы, совсем как кошка, а жирафка-мать сидела посреди дороги, глядя то на занесенные белым гаражи, то на суетящихся возле них людей, пыхтящих паром изо рта, то на саму дорогу, где только что были ее следы, а теперь нет, – и удивлялась.
Через час пришли с кормежкой две кумушки, что особенного принесли? – миска с накрошенным, размоченным в бульоне хлебом и белыми комками жира.
Собаки ели деликатно, нехотя: от жира болят животы. Кумушки разговорились о том, сем, и в частности, о приюте для собак – вот бы вывезти туда щенков, замерзнут ведь!
Одна из доброжелательниц была на пенсии, другая чего-то там вершила в горсовете.
– За мной заедет шофер, – сказала она подруге, – я на пять минут на работу, а оттуда и в приют можно!
Подъехала зеленая «Нива», шофер курил и сплевывал сквозь выщербленный зуб, пока тетки, кряхтя от честно нажитых килограммов, ловили кутят. Удалось поймать лишь коротколапого – звездочка во лбу была не в духе и забилась в привычное убежище, не откликалась ни на какие посулы. А трусишка всюду следовал за сестрой, копируя любой ее каприз, потому что она задирала его меньше, чем старший брат, и с ней было спокойнее.
– Подожди, сейчас выползут! – сказала тетка 1.
– Некогда ждать, вон меня человек ждет, опаздываю! – сказала тетка 2 и сделала большие глаза, подчеркивая тем самым значимость своей работы для города и человечества в целом.
Тетка 1, как безработная, скисла и не стала настаивать. Коротколапый, оказавшись в узком пространстве, где резко пахло металлом и кожей, заплакал и описался.
Тетка 2 попрощалась, уместилась на переднем сидении, старательно подобрав