начала по пиву и по сто пятьдесят? — предлагает Миха. Я киваю. — А что на закуску? Острые крылышки? — Я киваю опять. — Ну ладно, ты закажи, а я диски пойду посмотрю, окей? У них иногда кое-что бывает.

Миха встает и идет в соседнюю комнату — там продаются книги и диски.

Миха ставит бокал на ободранный стол, покрашенный в красный цвет, берет свой «Pall Mall», зажигалку, прикуривает.

— Ты, Александр, меня удивляешь. Съездил в Ю-Эс — и как-то кисло. Это ж экспа такая нехилая. Ты че, если бы мне предложили — я бы за радость. И посмотреть, и английский заодно подтянуть… Сейчас это знаешь, как ценится — чтобы инженер, и плюс свободный английский? Ладно, давай за это и выпьем. За Америку. Да?

— Нет, давай лучше за «свободный английский».

Мы чокаемся, выпиваем. Миха берет графинчик, вертит в руках, подзывая официантку. Она подходит с подносом грязных тарелок и вилок.

— Нам, пожалуйста, повторить!

Официантка уходит.

— Не, ты че, я с тебя просто фигею. Америка — это самодостаточно. Президент, конечно, тупой, но нормальные президенты в природе встречаются редко. Зато в Америке лучшая в мире музыка, лучшее в мире кино… А бабки какие там? Попробуй ты здесь заработай, сколько там каждый помоечник получает. А цены, мне говорили, в два раза меньше, чем здесь, а на что-то даже не в два. Это правда?

— Да, правда.

— А в каких ты был городах?

— Только в Нью-Йорке и в Олбани — столице штата Нью-Йорк.

— Ну, про Олбани можешь мне не рассказывать. По названию все понятно — это Твин-Пикс, да?

— Не совсем…

— Ну, все равно. А Нью-Йорк впечатлил?

— В общем, да.

— Ты там затусовался? В клуб какой-нибудь зарулил?

— Нет, я там клубов не знаю. И настроения не было.

— А что ты делал?

— Гулял.

— Сколько дней ты там был?

— Два дня.

— И оба гулял?

— Да, а что тут такого?

— Не, меня б задрало. Я бы лучше по клубам прошелся, по барам…

Официантка ставит на стол графин, показывает на пустую тарелку.

— Можно забрать?

— Да, забирайте. И принесите еще нам порцию крылышек, — говорит Миха.

* * *

Из киоска «Гриль» идет запах жареной курицы. Таксисты-частники топчутся у своих машин. Светится желтая «М» «Макдоналдса». Вывеска салона «Евросеть» моргает синим.

Девушка в белой короткой юбке переминается с ноги на ногу. На ее загорелые ноги смотрит парень в расстегнутой рубахе.

Под навесом остановки сидят два тинэйджера в черных майках «Кипелов». У одного — магнитофон. Он нажимает кнопку. Играет металлическая хрень: «Ария» или «Кипелов», я не разбираюсь.

Я подхожу к тинэйджерам.

— Я извиняюсь, ребята, а можно сделать потише?

Тинэйджеры глядят на меня. У одного — тонкие усики над губой и прыщи с белыми гнойниками, второй — смуглый, похож на Киану Ривза. Разглядывая меня — пьяного, невысокого, худого — парни решают: дернуться или нет. Преимущество в силе — у них, но вокруг много народу. Вдруг кто-то вступится за меня? Тогда можно вернуться домой без «мафона» и с разбитыми мордами. Тинэйджеры выбирают мирный вариант.

— Ну, у нас вообще-то негромко, — гнусавит прыщавый.

Второй молча убирает звук.

— Спасибо, ребята. А можно задать вам один вопрос?

— Задавайте.

Меня редко называют на «вы» — только преподы в институте.

— Вы эту музыку слушаете потому, что вам нравится? Или потому, что друзья ее слушают? Не в обиду, мне интересно…

— В общем, нравится, — отвечает прыщавый.

Подъезжает семьдесят первый троллейбус. Чуваки заходят в заднюю дверь, я — в среднюю, прохожу вперед и сажусь перед кабиной водителя. Троллейбус трогается. Мимо окон движется зелень и серый забор. На задней площадке металлисты врубают музыку громко. Тупой пафосный голос поет:

Я свободенСловно птица в небесахЯ свободен

Интересно, можно ли петь этот бред всерьез? Наверно, нельзя. Тогда чем это лучше, чем песни про «зайку» и прочая попсовая муть?

* * *

Мама сидит на кухне, пьет чай. Работает радио — «Эхо Москвы». Она всегда слушает «Эхо». Раньше, до Америки, я слушал «Наше радио», а теперь не слушаю никакое — только кассеты и диски.

Я говорю:

— Привет.

Мама поворачивается.

— Привет. Как дела?

— Так, нормально. Встретились с Михой, выпили пива. А у тебя?

— Как всегда — ничего хорошего. Что может быть хорошего на работе? Скорей бы пенсия…

— Ты это серьезно?

— Серьезнее некуда.

Скрипучий голос по радио говорит:

— …Угроза распада России реальна, хоть многие в это и не верят. Я готов привести аргументы и убедительно доказать, что в течение нескольких лет Сибирь и Дальний Восток совершенно беспрепятственно отделятся…

— Кто это говорит? — спрашиваю я.

— Не знаю. Какой-то эксперт.

— Бред какой-то он гонит.

— Ну, почему бред? Я не в первый раз это слышу уже.

— Ну и я не в первый. Пусть хоть сто человек повторят — все равно, это бред.

— Не надо быть таким категоричным.

— Хорошо. Не буду.

Я подхожу к маме, наклоняюсь. Она целует меня в щеку.

— От тебя пахнет спиртным.

— Я и говорю — выпили с Михой пива.

* * *

Синяя «семерка» отца тормозит. Я открываю заднюю дверь, сажусь рядом с Верой, говорю:

— Привет.

Вера молча кивает. Отец говорит:

— Привет, Саня. Как поживаешь?

— Нормально. Лето еще не кончилось, погода хорошая…

— Да, последние, наверно, теплые деньки в этом году…

У Веры — новая прическа: волосы пострижены очень коротко, а сзади, чуть ниже макушки, оставлена прядь — она покрашена в синий цвет.

— Чем сейчас занимаешься? — спрашивает отец. — Я имею в виду, на каникулах?

— Ничем, можно сказать. Отдыхаю. Беру уроки гитары.

— Решил заняться музыкой?

— Ну, не очень серьезно, но… Почему бы не попробовать?

— Да, когда тебе двадцать один, надо пробовать все. Не отказываться ни от чего, а то будет поздно… Я это понял, когда мне уже было тридцать. Многое упустил в своей жизни…

Машина выезжает на кольцевую. Мелькают рекламные щиты, большие магазины.

Вера слушает свой mp3-плеер, не обращая внимания на нас. Я рассматриваю отца. Много седых волос, перхоть на воротнике джинсовки, глубокие морщины на шее. Ему сорок шесть, на пять лет старше мамы. После развода с мамой — мне тогда было семь лет — он долго пытался кого-то найти. Жил по нескольку месяцев с разными женщинами. Четыре года назад он женился на Вериной матери — Алле.

Отец закрывает ворота дачи. Вера ключом отпирает дом, мы заходим. Внутренность дачи набита всякой восточной дребеденью — китайскими фонариками, амулетами, фэн-шуи, картинками. Около года назад у Аллы съехала крыша на почве восточной философии. Раз в несколько месяцев она уезжает на какие-то семинары, время от времени приводит домой стремных персонажей, которые живут у них по нескольку дней или даже недель. Отец вяло пытается с этим бороться, а Вера реагирует спокойно.

Я и Вера идем на речку. Отец остался полоть помидоры. Вера не работает на участке из принципа, а меня он никогда не просит. Алла появляется на даче нечасто — все свободное время отдает своему увлечению.

Навстречу нам — два чувака лет по двадцать, тащат