богу, нет. Клоп – это последняя черта. Увидел клопа, учит меня Дима, разворачиваешься и уходишь. Он, например, ужасно чистоплотный. Потому ниггеров и индусов всяких с арабиками и ненавидит. Они грязные, вечно у них в доме засрано… Вот как у наших сегодняшних клиентов. Крыть нечем. Мы поднимаемся. Дима вспоминает, как попал в квартиру, где клопы ползали по полу, как муравьи. Туда-сюда. Снимали квартиру арабы. Огромный медный таз в спальне – с него ест вся семья. Садятся вокруг таза, вываливают на него горками еду. И давай хватать ее руками. Пожрал, вытер руки о волосы. Поэтому у них такие блестящие шевелюры. Жир на пользу волосам. От него и голова в дождь не мокнет. И пока вся семейка ела какой-то плов, Дима с ужасом смотрел, как в квартире орудуют клопы. Он божился, что клопы построили что-то вроде муравейника. Организовали пути снабжения. Новая, эволюционировавшая разновидность клопов. Что-то между клопами и муравьями, клопами и пчелами. Еще лет сто-двести – и эти клопы эволюционировали бы в людей. Там копошились клопы-рабочие, клопы-военные, клоп-матка – Дима лично насчитал у нее двести сорок пять сисек, – и клопы-трутни. Они даже мед делали! И воск! Уже с цыганами договорились, что те из воска начнут свечи делать и в Молдавию вывозить, на кладбищах торговать. Мед Дима попробовал, на вкус ничего, только кровью слегка отдает. И что, интересуюсь я, пока мы просовываем под пыльный диван страп – в который уже впряглись парой измученных лошадей Д’Артаньяна – стал он работать в той квартире? Нет, конечно! Дима не такой. Он сразу развернулся, ушел. По пути, правда, его окликнули. Отец семейства, толстый араб в золотых украшениях, предложил сотню долларов дополнительно. Ну Дима и остался. Работал весь день сам, без напарника. Клопов стряхивал с себя щелчком. Некоторых, как лиса, щелкал зубами. Когда вечером взвесился, оказалось, что потерял два килограмма. Не жира, крови! Но чего не сделаешь за сто долларов. Труженику-эмигранту приходится пахать как проклятому, чтобы прокормиться. Ишачишь целыми днями, и ради чего? Жалкие двенадцать долларов в час, да еще и чаевых от черномазых не дождаться! Из-за одного доллара удавятся. Вот я, неужели я думаю, что нам вот эти – небрежный кивок в сторону семейства, которое мы перевозим, – что-то дадут? Разве что отсосать! Но они все не в его вкусе, даже мокрощелка маленькая. Я новичок, наивный. Думаю, раз ей всего пять-шесть лет, так она ребенок. А она не ребенок. Это монстр! Она уже жрет наши с Димой налоги. Мы спины ломаем, жилы выматываем, а ее папаша с мамашей живут на пособие и в ус не дуют. И в бороду. Вообще никуда не дуют, кроме стеклянной колбы, через которую эти наркоманы сраный гашиш курят. С утра до ночи валяются на диване, и когда надоедает гашиш курить, трахаются. Само собой, без презервативов. В результате через девять-десять месяцев – очередной пожиратель наших налогов. И так до бесконечности! Ни одна тварь из приезжих тут не работает! Само собой, Дима не говорит о честных, трудолюбивых, порядочных и чистых эмигрантах из Восточной Европы, конкретно, из Молдавии. Мы-то совсем другое дело. А черножопые едут в Канаду жить на пособия и ничего не делать… кроме детей! Потому что дети – это пособия, это деньги! Вообще-то родителям на детей посрать! Хоть на органы разбери! Лишь бы денег дали. Вот и малолетка эта, что возле нас трется. У нее одно на уме! Они с ранних лет по комнатам ходят, а родители их на диванах без простыней трахаются. Конечно, дети растут испорченными. В пять дрочится, в десять сосет, в двенадцать трахается. В тринадцать залетела, в четырнадцать – добро пожаловать, дармоед. Да только кого, родителей ли? Нет, конечно! Его, Димы! Он платит налоги, это всё – его дети. А раз так, то почему бы ему самому не решать, что делать с этими детьми… Как в Ветхом Завете и записано. С детьми – как с собственностью. Убить, конечно, убить.

Дима снова говорит о пулеметах, его речь начинает напоминать мне ритмичное их постукивание. Он словно красноармеец из фильма про Чапаева и «белых». Лег за бугор, вытащил пулемет – пулемет слов, с языком вместо ствола – и давай отстреливаться. От всего. От черных, белых, индусов, детей, взрослых, проституток, монахинь, Молдавии, Канады, работы, жизни, бабочек, клопов, шерсти кошачьей, собачьей, крысиной, страха, воспоминаний, обрезанного поца, посиневшего в Магадане… Дима держит оборону от всей жизни. С мрачным удовлетворением он отмечает, что мне еще предстоит понять причину болтливости грузчика. Нужно, понимаешь ли, говорить друг с другом, сообщает он мне.

Мы прилаживаемся к большому шкафу и едва поднимаем махину, как вываливаются полки. Селем сходит на пол лавина грязных вещей. Индуска испуганно прижимает пухлые руки к волнам жира, бегущим по телу. Девочка, уронив куклу, отбегает в угол. Дима с руганью вылезает из страпа. Клиентам лень готовиться к переезду, и они оставляют полки в шкафах, что делает те в два раза тяжелее. Дима так ругается, так сопит… Можно подумать, обделается сейчас от злости! Мне плевать. Я стою на паркете квартиры, совершенно уничтоженной, разоренной – все испорчено, все погублено, сожжено, порвано, сломано, – и смеюсь. Наша работа – поднимать тяжести. Так какая разница, окажется одна из них тяжелее другой или нет?! Но Дима злится, ползает по полу, с руганью отряхивает рабочие шорты. Я вижу, что с квартирой? Так у них в Канаде принято. Дают черножопым новый, отремонтированный дом, и спустя год перевозят по-другому адресу. А на месте старого, убитого в хлам, делают ремонт. И все это – за счет государства. Ну то есть нас с Димой. Вот так. Мне все так же плевать, я работаю за двенадцать в час наличными, с которых, разумеется, не плачу никаких налогов. Никто не платит. Но все они постоянно говорят про Канаду, которую содержат на свои налоги. Это я уже понял, так что молчу и поддакиваю. И черножопых поругиваю. В конце концов, мне не с ними шкафы таскать. А с кем? С ним, с Димой. Тот встает и волочит за собой шкаф и меня вместе с ним. Одновременно обращается к девчонке, которая возится с котом у порога. А ну, членососка, давай, двигай. Ишь, расстрелять бы тебя, курва, пока проституткой не выросла, как мамаша. Ну чего уставилась, защеканка? Давай, вали отсюда туда, куда скоро на всю жизнь сядешь. На буй. Все это – с мягкой, родительской интонацией. Меня душит