Маркс с Энгельсом подают это как идеал, а, скажем, Замятин, Брэдбери, Оруэлл и Былинский — как ужас. Это просто две разные точки зрения на одно и то же гипотетическое устройство общества. Иногда до смешного: у Платона в идеальном государстве на высшей ступени стоят философы, а на нижней — рабы. Сам он был философом, и ему такое положение дел нравилось, а антиутопии написаны с позиции раба, откуда идиллия выглядит страшноватенько. Именно что написаны: собственно, это всего лишь два литературных жанра, причём второй — зеркальное отражение первого. Или, верней, антиутопия — это тень утопии, потому что не будь утопии, не возникла бы и антиутопия: вначале создавался некий идеал, пусть и ошибочный, и только потом стали появляться его разоблачения, и наоборот быть не могло: пока нечего разоблачать, разоблачение невозможно в принципе.

— Антиутопия — тень утопии? — заинтересованно протянула Варвара. — Интересная мысль…

— Тень или продолжение, — уточнил Киш, — в конце концов, почти все мы начинаем с утопического восприятия жизни, а потом каждый находит свою антиутопию… Правда, есть индивидуумы, которые умудряются снова превратить антиутопию в свою личную утопию: обычно таких людей и называют успешными. Но сейчас я не об этом, — он вернулся к начальной мысли. — «Совсем другое» — это не противоположное, а другое. Не «мокрое — сухое», а «мокрое — жёлтое» или «мокрое — канцелярская скрепка», или «мокрое — постпозитивный артикль». И вот я думаю: вдруг Франц описал общество с кодексом на принципиально новых основах права? Или это было что-то совсем далёкое от мира — что-нибудь мистическое? Или что-то научное — какое-нибудь невероятное открытие, которое он интуитивно установил, но не мог доказать? Или, например, умел путешествовать во времени с помощью генетической памяти?

— Это как? — заинтересовалась Варвара.

— Это когда в твоём мозгу возникают воспоминания твоих предков — одного или нескольких. Это может быть во сне или в каких-то особых состояниях, а могут быть и внезапными — при определённых размышлениях. Понятно, что это могут быть лишь те воспоминания, которыми предки уже обладали на момент зачатия потомков: воспоминание прадедушки — до зачатия дедушки, воспоминание дедушки — до зачатия отца и так далее. Теоретически, чем ближе к тебе предок, тем больше шансов проникнуть именно в его воспоминание, но у генов, как известно, свои игры, так что…

— Никогда о таком не слыхала, — призналась она.

— Это направление только недавно появилось, — охотно пояснил Киш. — Генетическая история то есть. Многие его считают антинаучным и даже авантюрным, хотя и признают, что некое рациональное зерно в этой идее есть. И если Франц был одним из способных к генетическим путешествиям и мог видеть воспоминания, например, из шестнадцатого или девятого века, то вряд ли он мог кому-то об этом рассказать: его бы сочли сумасшедшим. А если учесть, что в те времена существование генов было только гипотезой, то, возможно, ему и самому в себе было непросто разобраться, и наверняка Франц такие воспоминания объяснял как-нибудь мистически. Они могли его даже пугать.

— Но какие-то успешные опыты в этой области уже есть? — продолжала допытываться Варвара.

— Какие-то есть, — кивнул Киш, — хотя опять же, считать их успешными или не считать, это вопрос даже не интерпретации, а причастности. Я участвовал в одном таком деле: оно считается успешным только потому, что заказчик был доволен результатом. А он, в свою очередь, опирается на свои ощущения.

— Заказчик? — удивилась Варвара. — Вы хотели сказать: спонсор?

— На тот момент только заказчик, — покачал головой Киш. — Сейчас, насколько знаю, он какие-то суммы перечисляет, но на тот момент у него у самого были сомнения. Да и трудно представить, что кто-либо станет осуществлять серьёзное финансирование такой зыбкой области, как генетическая история: здесь слишком тучная почва для фабрикации липовых результатов, не говоря уже о добросовестных заблуждениях. Поэтому серьёзные исследования проводятся раз от разу. Впрочем, дело не только в деньгах, но и в людях: почём знать, кто перед тобой — настоящий генетический путешественник или душевнобольной с навязчивыми фантазиями, а может, просто любитель попудрить другим мозги с целью прослыть неординарной личностью? Тот случай с богатым американцем можно назвать счастливым: если человек готов финансировать исследование своих видений, значит, он относится к ним серьёзней, чем к фантазиям.

— Вы потом мне всё об этом расскажете? — утвердительно спросила Варвара.

— Да я, собственно, почти всё рассказал, — пожал плечами Киш. — Саймону время от времени виделись улочки старого провинциального города. Знаете, такие — с одноэтажными и двухэтажными домами, телегами, каретами, брусчаткой. Иногда он видел какие-то интерьеры — то частные дома, то что-то вроде учебного заведения. Интуитивно он определил, что это где-то восемнадцатый-девятнадцатый век, причём ему было ясно, что это не Америка. Это было видно и по людям, и по домам, а однажды он увидел вывеску на русском языке в старой орфографии. Это подтверждало, что его видения — не просто фантазия, потому что его предки эмигрировали за океан как раз из Российской империи. Строго говоря, он не знал, как ко всему этому относиться, и когда узнал про генетическую историю, подумал, что это то, что ему нужно. Короче говоря, Саймон захотел узнать, что это за город, или что это за города — потому что уверенности, что всё это относится к одному городу, у него не было. И мы нашли. Я говорю «мы», потому что там человек десять работало.

— Оу! — восхищённо протянула Варвара. — И как вам это удалось? Ведь эти улочки, надо думать, не сохранились?

— Совершенно верно, не сохранились. Точней, почти не сохранились. Сохранились кое-какие здания.

— И по ним вы отыскали? Здорово! Но как? — Варвара была не на шутку заинтригована. — И какую роль сыграли в этом деле вы?

— Почему вы так уверены, что я сыграл какую-то особую роль? — засмеялся Киш.

— Я чувствую, что вы — герой, — объяснила Варвара, — просто у меня ещё нет доказательств.

— Роль у меня была десятая, — весело усмехнулся Киш, — так, на подхвате. Меня привлекли, что называется, на всякий случай. Но мне и правда удалось отыскать интересную зацепку. Понимаете, география вначале была довольно обширная — Белоруссия, Украина, Бессарабия, а старые улочки, как вы правильно заметили, почти не сохранились, потому что эти страны сильно пострадали от Второй мировой. Но я понимал, что плясать надо не от улиц, а от интерьеров: улицы могут быть похожи друг на друга, по улице можно просто один раз пройтись и потом никогда на нее не вернуться, а интерьер — это уже конкретный адрес.

— Но это же ещё сложней! — воскликнула Варвара. — Разве нет? Вот, допустим, есть фотография какой-нибудь комнаты: поди узнай из какого она дома, с какой улицы? Да и на старых фотографиях