Конечно, нельзя исключать, что кто-то водит мастера-эксперта за нос, отправляя депеши от имени «фаворитки». И хочет таким образом сбить следствие с толку.
Но кем бы ни был отправитель, его осведомленность пугает. Он (или она) знает, о чем генерал и фон Рау разговаривали наедине, когда ехали в экипаже. Теоретически их могли подслушать с помощью светописи, оставив руну-маяк на локомобиле. Это, впрочем, сомнительно – все экипажи в департаменте проверяют. Или в конторе завелся «крот»?
А может, следящей руной помечен сам Генрих?
Подумав об этом, он взял очки-линзы, вылез из-за стола и тщательно осмотрел одежду, в которой ездил сегодня в город. Нет, ничего. Никаких намеков на постороннюю светопись. И, пожалуй, в данном случае он склонен поверить таинственной «фаворитке», которая в постскриптуме написала, что за ним не следит. Хотела бы обмануть – вообще не стала бы упоминать о подслушанном разговоре.
Еще хорошо бы выяснить, что значит «мы с вами на одной стороне». Но пока об этом можно только гадать.
Так, ладно. Что теперь? Звонить генералу или сначала посоветоваться с историками, спросить про даму на фотографии? Вдруг кто-нибудь ее вспомнит? Время подходящее – вечер, и многие должны быть в «беседке».
Он достал из выдвижного ящика плотный кожаный коврик-подложку – дюймов двадцать в длину и столько же в ширину. Поместил его перед собой на столешницу. Светоносные нити, вживленные в кожу, едва заметно блеснули. Поверх коврика лег линованный лист бумаги.
Взяв перо, Генрих написал псевдоним, под которым его знали в «беседке»: Тевкр. Ниже вывел строчку из Овидия: «Вот уж на веслах прошли мимо Сциллы и жадной Харибды тевкров суда». Фраза была ключом – буквы мигнули и словно бы провалились сквозь лист в открывшийся под ним омут.
«Беседка» впустила нового гостя.
«История. Вопрос. Общий круг», – нацарапал он на бумаге. И далее: «Коллеги, буду благодарен за консультацию. В «Династических хрониках», т. 26, на стр. 211 имеется фотография с королевского бала. Не подскажет ли кто-нибудь, что за дама так увлеченно разглядывает кронпринца?»
На полях он нарисовал вертикальную стрелку острием вниз, подтверждая написанное, и слова побледнели, хотя на этот раз и не исчезли совсем. Вопрос был принят, и можно было надеяться на компетентную справку – доступ в «беседку» имели только официальные члены академического сообщества.
В прежние годы, когда Стеклянный век еще не закончился, было много разговоров о том, что связь через светопись нужно сделать общедоступной. Такое общение, мол, не должно быть уделом избранных. Но коврики со светоносными нитями были штучным и весьма дорогим товаром, поэтому все осталось как прежде.
Свои «беседки» имелись у купцов, адвокатов, состоятельных докторов и, конечно, у богатых бездельников и бездельниц. В последнем случае «беседки» эти назывались «салонами». Их завсегдатаи обменивались светскими сплетнями, заигрывали и писали друг другу стишки фривольного содержания. Особую пикантность этим забавам придавала полная анонимность. Гуляли анекдоты о том, как шутники умудрялись неделями флиртовать, выдавая себя за придворных дам.
Через чернильный свет общались и по служебным делам. Правда, нынешние начальники – особенно в пределах столицы – предпочитали решать вопросы по телефону. Не зря ведь его величество однажды обмолвился, что скрипеть пером ему недосуг, а у некоторых корреспондентов отвратительный почерк…
На листе перед Генрихом проявились новые фразы – пришел ответ. Некто Ибис писал ему: «Коллега Тевкр, вы предложили нам любопытнейшую загадку. Закат Стеклянного века – предмет моего особого интереса. Этот том «Хроник» я, без преувеличения, знаю чуть ли не наизусть. Упомянутый вами снимок тоже весьма известен. Но, к стыду своему, вынужден признать – дама, о которой вы спрашивали, мне незнакома. Более того, я только сейчас обратил на нее внимание, хотя фотографию, повторюсь, видел несколько раз. Что ж, задета моя профессиональная гордость, и я постараюсь навести справки. Здесь очень помог бы коллега Штрангль, но увы – он трагически нас покинул».
Другой собеседник, назвавшийся Неофитом, был краток: «Однако! Такой ребус – в унылых «Хрониках»! Мои поздравления, коллега! Будем искать. P.S. А ведь красива, чертовка!»
Два следующих сообщения ничего нового не добавили. Можно было уходить из «беседки», но Генрих решил посмотреть, что еще обсуждают в общем кругу. Как он и предполагал, главной новостью была смерть профессора. Впрочем, конкретных обстоятельств убийства никто не знал, и дискуссия плавно переключилась на исторические воззрения несчастного Штрангля.
Знаток со скромным именем Буревестник витийствовал: «Многие почему-то склонны считать, что падение Стеклянного Дома – личная заслуга нынешнего монарха. Ни в коей мере не умаляя роли его величества, хочу, однако, заметить: на все имелись объективные исторические причины. К концу Стеклянной эпохи общество исчерпало внутренние резервы и не имело возможностей для развития. Экономика уперлась в тупик. Светопись, будучи по сути цеховым ремеслом, не могла обеспечить индустриальный рывок. А простой народ не хотел больше ждать от нее подачек. И если бы не прозорливость короля Альбрехта, который решился на слом устоев, волна недовольства поднялась бы с самого низа, с социального дна, и тогда не обошлось бы без крови…»
Комментатор с псевдонимом Ведун имел свое мнение: «Экономика – это верно. Но дело даже не в ней. Вранье – вот что меня в те годы бесило по-настоящему. Вспомните – врали ведь на каждом шагу! Как они там говорили? Человек могуч и прекрасен – он, приручивший свет, не нуждается в машинах и прочих технических костылях. Все нужное для совершенства, дескать, есть в самом человеке. Ага, замечательный тезис. Просто великолепный. Вот только те, кто светом реально пользовался, превратили себя в закрытую касту. Жирели и плевать хотели на остальных…»
Генрих раздраженно отодвинул листок. Ох уж эти доморощенные эксперты! Все-то они знают, все понимают. Мнят себя истиной в последней инстанции. Значит, говорите, мастера светописи – разжиревшая каста? Да вы хоть представляете, идиоты, какой прорыв тогда готовился? Именно в те последние «стеклянные» годы? И если бы не Альбрехт, севший на трон, все было бы по-другому…
Он поднялся, шагнул к окну.
В стекле отражалась освещенная комната, а снаружи ночь обнимала дом, шептала зимнюю колыбельную. Генрих стоял, задумавшись.
Растревоженная память не давала покоя…
Их было пятеро. Он сам и его друзья-добровольцы, окончившие университет и два года прослужившие в департаменте. Контора курировала проект от начала и до конца, что неудивительно. В случае успеха они бы вывели светопись на новый, невообразимый доселе уровень.
Но свежекоронованный Альбрехт наложил запрет. Он предпочел машины.
Сегодня из тех пятерых в живых остался лишь Генрих. Живет себе с клеймом потихоньку. И уже почти перестал гадать, как бы все повернулось, если бы не треклятая Железная эра…
Собачий вой за окном заставил Генриха вздрогнуть. Завыли, кажется, все окрестные псы – синхронно, будто кто-то