Юрий Завадский рассказывал мне:
— Впервые в совместной работе мы встретились с Тышлером в маленькой студии в Головином переулке. Он создал декорации к «Школе неплательщиков». Сделано им все было изящно, остроумно, выразительно. Общий язык с художником мы нашли необыкновенно быстро. Для меня Тышлер — художник поразительный, ни на кого не похожий. Тот, кто ищет в нем фотографическое жизнеподобие, будет разочарован. Тышлер никогда не был сухим регистратором быта и литературщиной не грешил, он умел добиваться сочетания живописи с сюжетностью. Он всегда стремился создать точный образ эпохи, находил нужные средства для передачи характеров и обстоятельств. Зная Тышлера с 1935 года, я всегда с радостью встречал оформленные им спектакли. Но он никогда не был узким профессионалом. Его искусство удивительно современно, связано с действительностью. Посмотрите, как вдохновенно и молодо работает Тышлер в свои 76 лет, какой он мудрый и одухотворенный! С разящей силой ненависти рисует Тышлер фашистов, убийц, их тупые лица, а рядом изображает прекрасных девушек и светлую жизнь. У Тышлера тончайший колорит, а какой он филигранный, виртуозный рисовальщик. Убежден, что он один из крупнейших художников нашего века!
В картинах Тышлера меня поражают их пространственность и законченная художественная форма. И особый ритм, который как бы вбирает в себя цвет, фон, рисунок. Герои Тышлера живут свободно, раскованно. Они летят. В них — поэзия. Они сияют. Его искусство раскрывает природу как совершенство. Его добрым, умным глазам открываются сказочные миры, созданные его воображением. Его «Цыганы» едут на бричках, а над ними уже парят многоместные космические корабли. Все его творчество пронизано токами нашей жизни.
Наша беседа с Ю. А. Завадским состоялась 28 мая 1974 года.
Здесь была упомянута серия работ А. Тышлера «Фашизм». Впервые она экспонировалась в 1971 году. Тогда же я попросил у Александра Григорьевича разрешения сфотографировать серию у него в мастерской. А когда фотографии были готовы, я показал их С. Т. Коненкову. Ему эти работы Тышлера очень понравились, и он продиктовал мне свой отзыв об этой серии.
«Я разделяю страсть Александра Тышлера в борьбе за мир, — это гуманный долг каждого художника с чуткой совестью. Мне близок язык Тышлера, его аллегории, широкое применение символов и метафор. Острота художественного воображения, страстность исполнения напоминают мне офорты Гойи «Ужасы войны», «Гернику» Пикассо, «Разрушенный Роттердам» Цадкина.
Тышлер рисует фашизм в образе чудовища, которое приготовилось к прыжку. Это не человек, не животное, а именно чудовище. Под его ногами жухнут травы, стонет земля, над ним тут же заволакивается небо. Это чудовище изрыгает из пасти вой, огонь, смерть. Оно давит все живое. Гротескное изображение фашизма очень уместно, это оказывает активное воздействие на зрителя. Нужно поднять в людях вихрь гнева, силу протеста против войны, насилия, попрания человеческих прав.
Я убежден: нужно сильно любить жизнь, любить людей, чтобы с такой ненавистью, как это сделал Тышлер, заклеймить фашизм. Я от всей души поздравляю моего коллегу по искусству с новыми талантливыми работами».
Для меня сама личность Тышлера представляется совершеннейшим произведением искусства. Зная его много лет, испытывая счастье общения с ним — я всегда поражался чистоте и свежести его восприятия жизни, людей, явлений искусства. Мне понятны и близки слова художника Дмитрия Жилинского, который как-то сказал:
— Вот увидишь этого человека небольшого росточка, поговоришь с ним, и душа твоя словно обвеется чем-то хорошим, светлым, здоровым, мудрым, такой это очаровательный художник, что одна мысль о том, что ты живешь с ним в одно время и в одном городе, приносит радость.
— Я испытываю, — говорил другой художник, Виктор Попков, — я испытываю счастье, что выставляюсь рядом с таким художником, как Тышлер.
«Жизнь для меня была трудная, но интересная, — вспоминал Александр Григорьевич, — учился я хорошо и в 1917 году окончил училище. А в 1919-м уже ушел добровольцем в Красную Армию. Отвоевал, демобилизовался и отправился на товарном поезде в Москву, понимая, что только там смогу стать полноценным художником».
Тышлер поступил во Вхутемас, в мастерскую В. А. Фаворского. Так складывалась его судьба. Может быть, это было простое везение, а может, упорство и талант помогли Тышлеру стать тем, чем он стал.
На географических картах — там, где обозначена гладь морей и океанов, попадается вдруг место, гуще закрашенное синевой. Это глубины. Они есть — и все. И такую глубинность я всегда чувствовал в Тышлере-человеке, в его работах. Художник начинал в Москве в бурное время. Он знакомится и близко сходится с Маяковским и его окружением — молодыми поэтами и художниками. Встречается с Хлебниковым, Асеевым, Багрицким, Сельвинским, дружит с художниками Общества станковистов, участвует во всех их выставках. Все они горят желанием «делать новое искусство». В главе автобиографии «Так называемая дилемма» Владимир Маяковский пишет: «Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья? Разве революция не потребует от меня серьезной школы? Я зашел к тогда еще товарищу по партии — Медведеву. Хочу делать социалистическое искусство. Сережа долго смеялся: кишка тонка. Думаю, что он недооценил мои кишки». Видимо, так обстояло дело и с Александром Тышлером.
Уже в 1923 году А. В. Луначарский отмечает в одной из своих статей работы Александра Тышлера: «Нет никакого сомнения, что Тышлер обладает значительным внешним художественным умением и каким-то большим зарядом совершенно самобытной поэзии». Вот этого-то заряда поэзии, прозорливо угаданного Анатолием Васильевичем Луначарским, Тышлеру хватило с избытком на всю его жизнь.
Александр Григорьевич пишет картины талантливо, если он берется за перо — выходит тоже талантливо, и говорит он талантливо, и даже стол накрывает талантливо. Что же это за чудо такое — талант? «Талант есть способность сказать или выразить хорошо там, где бездарность скажет и выразит дурно». Эти слова принадлежат Достоевскому.
Ладится все у Тышлера в руках. А его работы расширяют горизонт наших привычных представлений.
— Я люблю писать и рисовать людей, особенно женщин, — признается Тышлер. — Но изображаю их, как правило, в необычных и необыденных связях и ситуациях. Соединение с вещью происходит вне законов перспективы и реальных масштабов. Казалось бы, человек меньше, чем дом. А в моих работах женщина иногда может нести на голове целый город.
Для Тышлера в искусстве нет ничего второстепенного, малозначащего: в каждой работе он художник, который выбирает для себя самый трудный, а потому и самый рискованный путь. Однажды, садясь вместе с Александром Григорьевичем в машину, я неловко захлопнул дверцу и сильно поранил ему палец. Чувствовал я себя отвратительно, не знал, куда себя деть.
Тышлеру было очень больно, хотя он ничего этого не выказывал, не морщился, не стонал. Но мое состояние он понял и спокойно сказал:
— Вы не переживайте, этот палец на левой руке мне не нужен для работы!
Благородство души, щедрость натуры подкупают в его произведениях. И еще есть в них изумляющая языческая чистота восприятия. Порой Тышлер казался мне идолопоклонником. Но поклонялся он не фетишу, а жизни, добру, природе, красоте. Когда-то в России звонили на всех колокольнях. Это вырастало в целую симфонию и называлось «красный звон». Такой красный звон создают и произведения Тышлера.
Об Александре Григорьевиче никогда нельзя было сказать «старик». Это как-то совершенно не вязалось с его обликом. Он просто был восьмидесятилетним художником с молодой душой. И молодость его была незаемная. Она — итог труда, опыта, сохранности чувств. Прекрасные женщины доверчиво и открыто глядят с его картин, они счастливы тем, что видят солнце и свет неба, они радуются настоянному на зеленых травах воздуху, они ждут любви.
Каждое лето Александр Григорьевич проводил в старинном городке Верее. Он там работал, гулял, наблюдал, любовался речкой, резал скульптуры из дерева, а воображение влекло его, как в молодости, в неведомые миры.
Редколлегия пятитомного издания «Искусство Парижской коммуны», которое издавалось в Париже, обратилась к Тышлеру с просьбой — сделать заставку к первому тому. Такие же предложения получили Пабло Пикассо и Ренато Гуттузо. В очередной мой приход в мастерскую Александр Григорьевич показал солидный том со своей заставкой. Она была изящна и романтична. Изображена была чудесная молодая женщина. Взволнованно и темпераментно рисовал