“Откуда он свалился? – подумал он. – Ком с горы… Почему я его не заметил? Вправду, что ли, перегрелся?”
Толстяк спокойно-равнодушно смотрел перед собой, не меняя позы.
– Восемь минут. Вы знаете расписание? – спросил Юра.
– И не только.
Юра глянул на свои часы:
– Через восемь?
– Через семь.
– У вас что, в голове часы?
– И не только.
Юре стало еще легче и веселей. Он облегченно рассмеялся, почесал затылок.
– То есть вы все на свете знаете?
– Почти.
– Хорошо. Что такое миттельшпиль?
– Середина шахматной партии.
– Так. А… Бетельгейзе?
– Звезда в созвездии Ориона. Красный сверхгигант размером с орбиту Юпитера.
– Отлично! Ну а кто такой Дэйв Брубек?
Замороженные губы сузились и довольно точно насвистели Take Five.
– Атас… – потрясенно выдохнул Юра, хлопнул себя по коленкам и рассмеялся. – Вы музыкант! Точно, да? А музыканты еще и в шахматы хорошо играют, правда? Вы джазмен?
– Нет, – спокойно ответил толстяк.
– Ну, правда ведь, а? На чем играете? На саксе? На трубе?
Толстяк молчал.
– Хорошо. Игра в секреты… Тогда скажите мне вот что… где находится… м-мм… Гнилое Бучило?
– Тверская область, Селижаровский район.
Юра опешил. Это место знали только в небольшой деревеньке, куда они с отцом и дедушкой ездили на охоту. Селижаровский район, деревня Хутор. Гнилое Бучило было окруженным лесом болотом. Там любили гнездиться водоплавающие птицы.
“Откуда он это знает?”
Толстяк сидел, не меняя позы.
“Телепат? Гипнотизер? Гипнотизер, точно! Развелось их с Вольфом Мессингом… Так. Надо его как-то в лужу посадить…”
Юра пошарил взглядом по округе. И вдруг увидел невдалеке, возле одноэтажного здания из белого силикатного кирпича, полинявший плакат на щите: НАША ЦЕЛЬ – КОММУНИЗМ!
Под надписью виднелся профиль Ленина.
– Скажите, пожалуйста, а кто такой Владимир Ильич Ленин? – громко спросил Юра, победоносно скрещивая руки на груди.
– Человек, запустивший пирамиду красного рева, – спокойно ответил толстяк.
Юра открыл рот.
– Что? Пирамиду? Красного… чего?
– Красного рева.
– И что это за пирамида?
– Источник непрерывного красного рева.
– И где она?
– В центре столицы.
– Где именно?
– Там, где центр.
– В Кремле?
– Нет. На Красной площади.
– На самой площади? Пирамида?
– Да.
– И где она там? Конкретно?
– Ее подножие занимает всю площадь.
– Всю?
Юра рассмеялся. Толстяк все так же невозмутимо спокойно сидел.
– Знаете, – заговорил Юра. – Я живу неподалеку от Красной площади, на Пятницкой. Но никакой красной пирамиды на ней никогда не видел.
– Вы не можете ее видеть.
– А вы можете?
– Да.
“Ясно. У него галлюцинации…”
– И что делает эта пирамида?
– Испускает красный рев.
– Как… громкоговоритель?
– Приблизительно так. Только это совсем другие волны. И совсем другие колебания.
– И зачем она… испускает?
– Чтобы заразить людей красным ревом.
– Для чего?
– Чтобы нарушить внутренний строй человека.
– Нарушить? Зачем?
– Чтобы человек перестал быть человеком.
“Антисоветчина…” – подумал Юра и оглянулся по сторонам.
Но на перроне по-прежнему никого не было.
– Значит, Ленин построил эту пирамиду?
– Нет. Он только ее запустил.
– Повернул, что ли, рубильник?
– Вроде того.
– А кто ее построил?
– Вы их не знаете.
– Немцы, что ли? Карл Маркс? Энгельс? – усмехнулся Юра.
– Нет, не немцы.
– Янки?
– Нет.
– Ну… кто они? Откуда?
– Оттуда, – ответил толстяк и добавил: – Ваш поезд идет.
Юра глянул на рельсы, сужающиеся слева в нагретом воздухе, ничего не увидел, но все же встал, поправил на плече ремень от сумки. Посмотрел на тот самый плакат с Лениным.
– А… коммунизм?
– Что коммунизм? – Толстяк поднял на него замороженные глаза.
– Ну… это же… светлое будущее?
– Это не светлое будущее, а красный рев сегодняшнего дня.
В этот момент вдали раздался гудок. И Юра увидел электричку. Она была далеко, двигалась пока бесшумно. Юра что-то хотел сказать толстяку на прощание, что-то смешное и обидное, но неожиданно передумал. Он стоял, покачиваясь на месте, как любил делать, и смотрел на странного человека. А человек сидел и глядел перед собой. Послышался звук электрички. Она подползала к перрону. Вдруг Юра остро почувствовал, что никогда в жизни больше не увидит этого необычного человека. Он был абсолютно уверен, что тот так и останется сидеть на этом пыльном, пустом перроне. Не поедет в Москву. Может, вообще никуда не поедет. Непонятно, куда этот человек мог бы поехать. Он словно сросся с лавкой. Юре вдруг стало жутко тоскливо. Так, что слезы навернулись на глаза.
Электричка подползла со знакомым скрежетом.
Юра автоматически шагнул внутрь. Вошел в вагон и сел. Вытер глаза рукой, глянул в окно на перрон. Толстяк все так же сидел на лавке. И смотрел перед собой. В толстяке было что-то мучительно родное.
Электричка отправилась.
Юра сидел на своем месте в оцепенении. Ему было тоскливо. Но спокойно. И никуда не хотелось спешить. И мыслей совсем не было. Вместо мыслей в голове застряла последняя фраза толстяка:
“Красный рев сегодняшнего дня”.
Юра оцепенело смотрел в окно на зелень, столбы, домики, машины, помойки, пакгаузы, подъемные краны, угольные кучи, котельные, людей, птиц, коз, собак.
Но совершенно забыл про день рождения Наташи.
И проехал Мытищи.
Очнулся, только когда поезд подползал к Ярославскому вокзалу. Едва вагон остановился, как оцепенение прошло. Юра встал. Вместе с пассажирами вышел из вагона на платформу, отделился от толпы. Остановился, доставая сигареты.
“А день рождения? Загорянка? Наташа? – вспомнил он. – Кретинизм…”
Он двинулся вдоль платформы.
– Идиот! – произнес он и в сердцах сплюнул.
Закурил. Побрел по вечерней Москве. Пересек Садовое, двинулся к себе на Пятницкую.
Сигарета вернула к реальности.
– Это был гипнотизер, – произнес Юра и рассмеялся. – Как я влип, дурачок! Красный рев! Кра-а-а-асный рев! Пирамида!
Бредя по вечерним улицам, он вытянул из сумки бутылку шампанского и открыл на ходу. Пробка вылетела с сильным хлопком, напугав какую-то старушку, и ударила в стену дома. Теплое полусладкое шампанское хлынуло из бутылки. Юра стал пить его, обливаясь.
По дороге домой он допил липкую бутылку и поставил ее на чей-то подоконник.
Дома почитал свежую “Юность” и завалился спать раньше обычного.
Прошло воскресенье.
В понедельник Юра сдал два зачета. А во вторник после университета поехал на “Динамо”, где завершалась спартакиада. Входя в гимнастический зал, он чуть не столкнулся с Наташей. В темно-синем трико, с белыми от талька ладонями она шла в раздевалку.
– Привет! – сказал он, останавливаясь.
– Привет, – ответила она со своей вечной улыбкой и пошла дальше.
Больше они не виделись.
Юра окончил журфак, женился на Альбине, дочке старых друзей родителей. При протекции отца, видного функционера в министерстве транспорта, он получил место в “Комсомольской правде”. У них с Альбиной родился сын Вячеслав. В конце 60-х Юра вступил в партию и перешел работать в “Известия”. У них родилась дочь Юлия. В середине 70-х ему предложили место завотделом в “Огоньке”. Он перешел из “Известий” в “Огонек”.
В то июльское утро он, как всегда, быстро позавтракал, сел в отцовскую белую “Волгу” и поехал в редакцию. Едва машина въехала на Москворецкий мост, как сердце Юрия вдруг сжалось и затрепетало так, что перехватило дыхание. Юрий притормозил у бордюра. Стал ровно и глубоко дышать и массировать точки хэ-гу на руках, как научил его один врач. С сердцем у него уже случались проблемы. Впервые это произошло после скандала с его острой статьей в “Известиях”, которую “опрометчиво”, во время отпуска главреда, утвердил замглавного. Юрия вызвали на ковер в горком партии. “Вы перешли черту допустимого”, – сказал ему человек с лицом старого волка. Замглавного выгнали с треском. Юрина карьера тогда висела на волоске. Он чудом удержался: как никогда помогли партийные связи отца. Но сердце заболело. Врачи сказали, что Юрий перенес микроинфаркт. С Альбиной он два месяца провел в санатории. Второй раз он сильно переживал из-за сына, попавшего в грязную историю: коллективное изнасилование в студенческом общежитии. Сын оказался под следствием. Отец Юрия недавно умер, и помочь сверху было уже некому. Юрию пришлось ходить по кабинетам, просить и унижаться. Сына он спас, ему дали условный срок. Сам же после этого полгода сидел на таблетках. Потом все прошло.
Но сейчас, сейчас, сейчас.
Сердце трепетало.
Такого прежде не было. Юрий стал задыхаться. Он вылез из машины, подошел к парапету, положил руки на прохладный гранит и задышал, глядя на утреннюю Москву-реку. От реки тянуло свежестью, это чувствовалось здесь, на мосту. Юрий стал успокаивать себя. Но сердце по-прежнему трепетало, словно зверушка, попавшая в капкан.
Или на кукан.
Или на канкан.
Или на фанфан.
Юрий дышал, дышал, дышал.
Закружилась голова, в ушах запели две стальные цикады.
– Стоп, стоп, стоп… – успокаивал себя Юрий.
Цикады пели. Ноги задрожали. Он схватился за парапет, навалился на него. Внизу блестела вода. Вода блестела. Блестела проблесковым блеском блестящая вода.
– Стоп, стоп, стоп… – шептал он себе.
Серд-це. Сер-д-це. Се-р-д-ц-е. Перестало трепетать.
Перестало. Пере
стало.
И встало.
Внутри Юрия наступила
ТИШИНА.
Из последних сил