Было у семейства Ульяновых небольшое именьице — Кокушкино. Детвора там проводила лето. Бегали, резвились, играли в салочки.
Старшая сестра Аня уже невестилась, а все играла с младшими в догонялки на деревенском лугу. Младших ее присутствие в игре не радовало. И не потому, что она была большая и длинноногая, и за ней было трудно угнаться. А потому, что следом за ней в игру обязательно вступал деревенский паренек Ваня.
Водил Ваня плохо. Гонялся только за одной Анной. А она к игре сарафан надевала потеснее да еще поясом перепоясывала. Как бежала, у нее под одеждой все двигалось, шевелилось… У Вани челюсти не смыкались.
Она всегда ему поддавалась. Побегает, побегает и остановиться, будто устала. Обернется: щеки горят, глаза сверкают — красавица! Ваня перед ней столбом замирает. Краснеет, бычиться, будто телегу тянет. И не салит.
Она хохочет, заливается. Другие тоже останавливаются. Но ничего смешного не видят.
А уж если она водила, Ваня вокруг нее как пчела вокруг цветка вился. Замедлял, подставлялся. А она будто его не замечала. Только глазами в его сторону постреливала. И других не салила.
Младшим это сильно не нравилось. Скажите, что это за развлечение, если играют все, а интересно только двоим?
Владимира Ильича это тоже беспокоило. А вдруг это любовь? Вдруг Ваня женится на сестре, и они станут родственниками? Породнятся с крестьянами? Что тогда?
Утром Иван проснется, сунет жене кулаком в бок:
— Анька, подь конюшню почисти!
А той не захочется из постели вылезать, она брата позовет:
— Вова, помоги!
И что делать? Кому охота вместо летних забав навоз разгребать? Да и он что — Геракл? А, с другой стороны, как родной сестре отказать? Да и может она на сносях?
И вот тогда Владимир Ильич разработал план. Он незаметно отвел крестьянского парубка в сторону и шепнул:
— Аннушка передала: как стемнеет, приходи на гумно.
Ваня от неожиданности выпучил глаза и раззявил рот на все лицо.
— Что ты, Ваня? — ласково похлопал его по плечу Владимир Ильич. — Соберись!
Вечером он переоделся в сестрин сарафан, подвязал косынку и подложил под щеку вату. Для большей убедительности вату он доложил и в другие места. И в таком виде отправился на встречу.
Ваня уже ждал.
— Что это? — спросил он, показывая на щеку.
— Зуб заболел, Ваня, — измененным голосом сообщил Владимир Ильич. — Флюс. Это ничего. Это не помешает.
— А-а!..
— Смотри, Ваня, какие звезды! — поведал Владимир Ильич, боком двигаясь к Ивану.
— А чо они?
— Красивые они, Ваня!
— А-а!..
— А какая луна! — прижимаясь к Ивану почти вплотную, шепнул Владимир Ильич.
— А чо луна? — напрягся Иван.
— Круглая она. Круглая как…
Владимир Ильич не успел сообщить, с чем схожа луна по круглости. Потому что Иван сам захотел это проверить. Для этого он пустил в ход руки и стал заваливать Владимира Ильича на сено.
Будущий вождь мирового пролетариата возмутился. Он даже захотел предъявить доказательства заблуждения крестьянина. Но как-то удивительно быстро сообразил, что вряд ли это поможет. Да и план рушился.
— Медведь! — остановил он разгоряченного Ивана, упираясь ему коленками в грудь. — Подожди! Я сама.
— А что? — похрипел Иван, ослабляя хватку.
— Давай, Ванюша, поиграем в прятки.
— Чо?
— В непростые прятки, голенькими.
— Как это? — Ваня приподнялся с будущего социал-демократа.
— Кто победит, тому проигравший исполнит любое желание.
— Согласен, — сообщил Иван, полностью освобождая Владимира Ильича.
— Ну, вот, — сказал Владимир Ильич, вставая и отряхиваясь. — Ты водишь первым.
— Чо это?
— Раздевайся, закрывай глаза и считай до ста.
— А потом чо?
— Потом ищи! Видишь, я готовлюсь! — Владимир Ильич кокетливо приподнял край сарафана, предварительно отступив в сторону.
— Прячусь!
Он забежал за стог сена и помахал оттуда сброшенным сарафаном.
— Шерше ля фам!
— Чо?
— Считай, Ваня, считай!
— Раз! Два! Три! — быстро повел счет Иван.
Владимир Ильич вовсе не был уверен, что тот умеет считать до больших величин. И не стал мешкать. Сарафан он закинул на верх копны, а сам опрометью бросился домой.
Там он мгновенно переоделся в свое и с большим биноклем зашел в гостиную.
— Мама, — сказал он, предлагая бинокль, — какая смешная картина — голый человек на гумне.
Мария Александровна взяла бинокль и смотрела в него долго и внимательно.
— Ильюша, — позвала она мужа, — а не совершить ли нам вечернюю прогулку?
— Машенька, я уже ложусь спать, — стал было отнекиваться муж.
— Ильюша, моцион перед сном очень полезен, — твердым голосом отрекомендовала Мария Александровна.
— Хорошо, хорошо! Иду!
— Можно я с вами? — попросил Владимир Ильич, побоявшись, что в темноте родители не найдут нужное.
— Пожалуй… — заколебалась Мария Александровна.
— Ну, ма! — заныл сын. — Это ведь я заметил.
— Ладно!
Подсвечивая себе керосиновой лампой, они втроем отправились на гумно. Ванятку они уже там не застали. Обошли вокруг два раза.
— Зря ты, Мария, паниковала, — сказал Илья Николаевич.
— А это что? — притворно удивился будущий вождь пролетариата, показывая на девичий сарафан в стоге сена.
— Анна! — охнула Мария Александровна.
— Маняша, — обнял ее за плечо муж, — она дома!
— Пошли домой! — скомандовала Мария Александровна.
За всю обратную дорогу она не проронила ни слова.
— Где ты была, Анюта? — притворно ласково спросила она у дочери.
— В саду. Я слушала соловья.
— Мы его даже видели, — начал было Илья Николаевич и осекся под внимательным взглядом жены. — Гм…
— И как он тебе? — сладким голосом продолжала Мария Александровна.
— Ах, мама, он выводил такие заливистые трели.
— А где твой розовый сарафан, дочурка?
— Не знаю, — растерялась Анна, порывшись в вещах. — Наверно я отдала его стирать нашей горничной.
— Ладно. Иди спать, — пристально всматриваясь в дочь, сказала Мария Александровна.
В комнате родителей долго не гас свет. Утром Илья Николаевич объявил, что вместе с Анной возвращается в Симбирск.
— Зачем? — удивилась дочь.
— Будешь готовиться к поступлению в институт.
— Но экзамены сдавать только на следующий год.
— Чем раньше начнешь готовиться, тем больше будешь знать. И вернее поступишь.
Анна хотела возразить, но он перебил ее:
— Я двадцать лет работаю в системе народного образования и знаю, как лучше.
В тот же день Мария Александровна о чем-то долго беседовала с сельским старостой. С тех пор Ванятку больше никто не видел. Говорили, что его забрали в армию, во внеплановый призыв. И дальнейшая судьба его неизвестна.
Вот тогда-то, с тех пор Владимир Ильич и перестал доверять крестьянам. И во всех революционных делах отдавал приоритет пролетариату.
Лошадиная душа
Владимир Ильич слыл в революционной среде атеистом. Но мало кто знает, что веру в Бога он утратил еще в детстве.
Родители Владимира Ильича были людьми набожными. Они постоянно говорили детям о Боге, бессмертии души и о необходимости вести себя при жизни так, чтобы душа потом попала в райские кущи, а не жарилась бы вечно в аду на сковородке.
Дети слушали и внимали.
Однажды Мария Александровна заметила, что маленький Вова забрался за шкаф и чем-то увлеченно там занимается. И при этом азартно пыхтит и сопит.
Когда мама заглянула, то увидела, что сынок, кряхтя и тужась, отрывает голову подаренной ему в день рождения лошадки.
— Что ты делаешь, Вова? — спросила его мама.
— Хочу узнать, где у лошадки душа.
— Вова, она же не настоящая. Это игрушка.
— А