– Вот такие наши дела, мой любимый… Судьба – злодейка нас разводит…
Чурсин на ее причитания ничего не говорил. Он только ловил теплые губы очаровательной блондинки и с жадностью в них впивался. В верности умозаключений своей любимой он уже нисколько не сомневался. Как и не сомневался, что им никогда не суждено быть вместе. Быть или не быть счастливыми, для них определяла партия, в рядах которой он состоял уже семь лет…
Через некоторое время они успокоились и пошли гулять по городу. Тарск в эту новогоднюю ночь был особенно красив. Его центральная улица, носящая имя вождя мировой революции, утопала в море ночных фонарей и новогодних гирлянд. Перед огромным зданием областного комитета партии стояла главная елка города, вокруг которой толпились сотни горожан. То там, то здесь раздавался смех и здравицы в честь наступившего нового года. У многих были бутылки с шампанским. Кое-кто из участников новогоднего карнавала принес спиртные напитки из дома. Некоторые покупали их у спекулянтов, стоящих неподалеку от праздничного представления. Чурсин был безмерно счастлив, когда за червонец купил бутылку шампанского и получил впридачу два больших стакана. Он открыл бутылку, раздался сильный хлопок, и игристая жидкость ударило ему в лицо. Увидев это, Кускова засмеялась и стала слизывать с его щек и губ полусладкое вино. Через несколько мгновений их губы сомкнулись. В этот миг они были счастливы, как никогда. Они пили за любовь и за новые надежды. Им казалось, что в эту новогоднюю ночь счастливы не только они. Счастливы и все те, кто кружился в хороводе вокруг вечнозеленой красавицы. От внезапно наступившего счастья, они то и дело обменивались комплиментами. Особенно усердствовал Чурсин. Он был без ума от своей женщины, которая была сегодня, как никогда раньше, веселой и жизнерадостной. Инна сейчас была и божественно красивой. В том, что она краше и умнее всех, он и раньше никогда не сомневался. Не сомневался и сейчас. Кружась в толпе танцующих, он то и дело прижимал ее к себе и чмокал в ее губы. Иногда он отходил от нее на пару шагов, останавливался и затем пронзал своими глазами ее хрупкую фигурку. Ему очень нравилась эта женщина в длинной коричневой дубленке, шея которой была перевязана белым шарфиком. Ей все было впору и к лицу. И эти короткие коричневые сапожки на высоком каблуке и эта полукороткая прическа. Локоны ее белых волос ниспадали на воротник дубленки и делали его любимую еще красивее, еще привлекательнее…
Чурсин проснулся рано утром. Инна еще спала. Она иногда почему-то тихо всхлипывала во сне и чмокала своими губами. Он не стал ее будить, направился в соседнюю комнату. Во время ходьбы он мгновенно почувствовал физическую усталость, особенно ныли плечи и ноги. Страшно болела и голова. На какой-то миг он вспомнил вчерашний карнавал возле новогодней елки и улыбнулся. Включил телевизор. На всех каналах шли новогодние представления. Прошел почти час. Хозяйка все еще спала. Он очень осторожно вошел в спальню и почти на цыпочках подошел к кровати. Затем опустился на колени, немного приспустил одеяло и прикоснулся своими губами к грудям спящей. Через несколько мгновений он почувствовал тепло ее тела и запах дорогих духов. Он многие годы знал, что она всегда покупала очень дорогие духи. От внезапного прикосновения женщина проснулась и в прямом смысле притянула мужчину к себе за уши и затем крепко поцеловала его в губы. После этого они громко рассмеялись.
За стол они сели только через час. Оба пили за любовь. Она пила красное вино, он водку. После «Столичной» у Чурсина голова несколько просветлела. Он этому очень обрадовался и направился на балкон, чтобы подышать свежим воздухом. Он вскочил со стула и тут же сел. Страшная боль пронзила его поясницу. Хозяйка, увидев скорчившегося мужчину, весело засмеялась и произнесла:
– Это тебе, Егорушка, твоя наука отдается… Я ведь знаю, сколько надо просидеть за диссертацией, чтобы ее написать…
Чурсин ничего ей на это не ответил. Лишь после того, как он очень медленно разогнулся и привстал со стула, он с ехидцей огрызнулся:
– Да… В этом доля правды есть. Однако, ты писала куда больше…
Кускова его объяснения дальше не стала слушать. Она медленно привстала из-за стола и приблизилась к нему. Затем, поцеловав его в губы, тихо промолвила:
– Эх, ты, мой дуралей… Ты так все еще не можешь понять, почему у нас сегодня все и вся болит…
Чурсин и после этих слов был в полном недоумении. Он продолжал загадочно смотреть в глаза любимой. Кускова легким движением рук сбросила с себя халат зеленого цвета, и оставшись в одних ослепительно белых трусиках, страстно прижалась всем своим телом к мужчине. Затем она улыбнулась и поцеловав его, ласково прошептала:
– Эх, ты, мой любимый историк… Мой любимый мальчишка и мой любимый мужчина… Ты сегодня ночью был сильный, как лев, и ласковый, как котик… Поэтому мы в равной степени больны…
Чурсин только сейчас понял причины своей временной нетрудоспособности. Покрутив пальцем возле своего виска, он громко рассмеялся. Затем он мгновенно подхватил женщину на руки и понес ее в спальню. И до наступления очередного утра они были в плену любви и страсти. Не обошлось и без слез. Они были взрослыми людьми и прекрасно понимали, что они друг с другом уже никогда не встретятся. Причин этому было множество. Предстоящая работа Кусковой требовала от нее соблюдения определенных формальностей. Одна из них напрочь исключала присутствие молодого человека в ее окружении. Они также допускали мысль, что кое-кто из институтских коллег и сотрудников знает о любовном романе пожилой профессорши и молодого кандидата наук. По гражданским меркам, не говоря уже о партийных этикетах, это было нечто необычное, даже очень необычное. Любые учреждения и организации такой возрастной «водораздел» влюбленных, не говоря уже об их браке, никогда не приветствовали. Не было исключений и для них. Лишняя помеха, без всякого сомнения, могла навредить не только их отношениям, но и их карьере. После длительных раздумий они пришли к единому выводу – им больше не стоит встречаться. И времени уже для этого не было. Кусковой предстояло через месяц