Чурсин, зная некоторые подробности подноготной своих коллег по кафедре, как правило, об этом никому не афишировал. Считал это неприличным занятием. Совсем другой точки зрения придерживался начальник лагеря Владимир Николевич Куторгин. Доценту с кафедры финансов до пенсии оставалось два года. Своей беспартийностью он страшно гордился. По этой причине, скорее всего, он на всю катушку чихвостил коммунистов. Особенно доставалось партноменклатурщикам. Комиссар иногда вставал на защиту своих идейных собратьев. Противоборство мужчин доходило до ругачки. Они, дабы сбросить с себя пыл, выходили на улицу, дышали свежим воздухом. Куторгин, хотя и был не из трусливого десятка, однако очень побаивался молодого комиссара. Он почти каждый раз, прежде чем зайти в комнату, говорил:
– Егор Николаевич! Ты уже прости меня старика… Я думаю, что ты меня не продашь за пяточок в партийном комитете… Мне ведь до пенсии осталось всего немножко…
Комиссар в ответ ничего начальнику лагеря не говорил. Он только легонько хлопал его по плечу и улыбался. Куторгин успокаивался, но ненадолго. Видя переживания старика, Чурсин вновь подходил к нему и вновь успокаивал. Он никогда в своей жизни не пакостил.
Через два месяца Чурсин вновь сделал попытку утвердить тему своей монографии. И на этой раз коллеги его с треском прокатили, признав тему недиссертабельной. Горовой вновь просил его не торопиться. После подтверждения ВАК прошло совсем немного времени. Чурсин не стал ждать с моря погоды. Он поехал на опорную кафедру в Тарск. Кафедра истории КПСС университета являлась одной из ведущей в сибирском регионе, там работали настоящие профессионалы своего дела. Заведующий кафедрой Горшков Владимир Николаевич тепло встретил бывшего студента, а ныне одного из самых молодых соискателей очередной ступени научного признания. На следующий же день провели заседание. Чурсин внимательно выслушивал советы и замечания своих идейных соратников, некоторые помечал в записной книжке. Горшков, на всякий случай, рекомендовал ему сделать очередную попытку опробации темы монографии на своей родной кафедре.
По приезду Чурсин еще раз проштудировал имеющиеся документы партии и правительства по данной проблеме. За месяц до очередного заседания кафедры он раздал всем коллегам научное обоснование и план своей будущей монографии. Поговорил еще раз и с Горовым. Он без особого энтузиазма включил в повестку дня его вопрос. Возникшие помехи на этот раз молодого ученого не угнетали. Он не сомневался в своем успехе. Писать монографию ему никто не будет, ни партийная организация, ни его коллеги по кафедре. Писать ее будет только он, и никто иной.
Заседание кафедры назначили на конец декабря. Утверждение темы монографии Чурсин считал для себя новогодним подарком. Но увы… Жизнь распорядилась по-иному. За два дня до заседания позвонила супруга Бориса Григорьевича Кулаковского и со слезами сообщила о болезни мужа. Через час все историки были на квартире своего коллеги. Больной тяжело дышал и не открывал глаза. Его тело то и дело вздрагивало, иногда он сильно кашлял. Чурсин впервые увидел жену Бориса Григорьевича. Это была очень старая и больная женщина. Она, то ли от сострадания, то ли от болезни, постоянно пригладывала грелку к своей пояснице и все время причитала. Гости, прибывшие поневоле, стояли возле металлической кровати, на которой лежал их соратник по работе и по идейному духу, и молчали. Никто из них ему ничем не мог помочь. Ночью Кулаковский скончался. Его похороны состоялись через три дня. Похоронили старейшего коммуниста и историка в деревне, где жила его дочь. Кушкарево находилось в ста километрах от города. Все расходы на погребение взял институт. Основная нагрузка по организации похорон пришлась на молодых сотрудников общественных кафедр. Чурсин и еще трое молодых коллег с кафедры научного коммунизма копали могилу. Земля была очень мерзлой. Приходилось жечь костры, чтобы хоть немного ее прогреть. В деревне не нашлось какой-либо техники, чтобы вырыть яму. Не было ее и в кооперативном институте. Поминки по усопшему прошли тихо и почти незаметно.
Заседание кафедры состоялось в последний день уходящего года. В самом его начале минутой молчания почтили светлую память о внезапно скончавшемся коллеге. Затем Горовой зачитал некролог об умершем, который был напечатан в городской газете. Потом приступили к обсуждению вопросов, их было одиннадцать. Чурсин, как ученый секретарь кафедры, едва успевал делать пометки по тому или иному вопросу. Он, глядя на сидящих, видел, что им не до исторической науки. Каждый жил своими новогодними заботами. Вопрос о монографии был последним, на закуску. Неожиданно зазвонил телефон. Чурсин взял трубку. Звонили из партийного комитета и просили в срочном порядке прибыть заведующего и секретаря партийной организации. Заседание по уважительной причине в спешном порядке закрыли. Через минуту все разбежались по домам. Чурсин остался сидеть, ему предстояло переработать протокол заседания. Тема его монографии отодвигалась на следующий год…
Обсуждение темы монографии кандидата исторических наук Чурсина прошло в феврале наступившего года. В очередной раз разгорелись дебаты об ее диссертабельности. Рекомендации опорной кафедры Тарского университета никто во внимание не брал. Особенно усердствовал доцент Левин, только что влившийся в состав кафедры вместо умершего Кулаковского. Олег Иванович появился через месяц после погребения умершего, что было для всех большой неожиданностью. Особенно в недоумении был Чурсин, который уже намеревался подавать на конкурс. Он через неделю после смерти Кулаковского своими сокровенными мыслями поделился с Горовым. Разговор был наедине. Шеф внимательно слушал своего подопечного, который почти полчаса долбил ему о своих достижениях и правомочности участия в конкурсе. Заслуги его и на самом деле были весомые. Год назад он успешно защитил кандидатскую диссерацию. За время работы в вузе опубликовал пять научных статей, около десятка брошюр по методике преподавания. Ученый секретарь кафедры. Лектор областной организации общества «Знание» по международным вопросам и по интернациональной политике партии. За ежегодное участие в сельхозработах награждался Почетными грамотами и ценными подарками. Не упустил он из поля зрения и предстоящее утверждение темы монографии…
После радужной оценки своей деятельности молодой историк внимательно посмотрел в глаза своего старого шефа. Они были равнодушными, даже холодными. Увидев изумленный его взгляд, старик улыбнулся и тихо пробурчал:
– Эх, Егор Николаевич! Наша умная наука в период совершенствования развитого социализма никому не нужна… – Затем, почесав пальцем свой длинный нос, добавил. – Я тоже когда-то мечтал стать академиком, а стал, как видишь, только доцентом. И это через тридцать лет работы…
Умозаключение опытного историка Чурсин никак не мог понять. Он вспыхнул, как свечка, и в довольно грубой форме прошипел:
– Иван Константинович! Я понимаю, что никто из моих коллег не