Вопрос врачихи Чурсину показался очень комическим. Он улыбнулся и присел на стул. Затем с небольшим заиканием произнес:

– Нет, не-ет… У меня на советскую медицину никаких жалоб нет… Да и никогда не было…

Необычный ответ больного рассмешил Щебрицкую. Она громко засмеялась, оскалив очень белые и ровные зубы. Ее смех в значительной мере прибавил оптимизма больному, который хотел разрешить общественные проблемы. Он просидел в кабинете завотделением почти полчаса. Сначала она наотрез отказывалась его выписывать. Лишь после того, когда увидела у больного слезы на глазах, она сдалась.

Пристально смотря в глаза мужчины, который ей, как женщине, был симпатичен, она со вздохом проговорила:

– Егор Николаевич, я выписываю тебя только в порядке особого исключения и только на один день. Выписку буду мотивировать твоими личными проблемами…

Затем она вытащила из кипы папок, лежащей на полке, какую-то бумажку и попросила Чурсина ее подписать. Он, не читая ее содержание, мгновенно подписал. Тепло, поблагодарив женщину за понимание его жизненной ситуации, он вышел из кабинета. Через час он был дома.

Чурсин открыл дверь кафедры ровно в пятнадцать часов и осторожно вошел вовнутрь. Затем повернул свою голову налево. Через открытую дверь кабинета заведующего кафедрой он увидел своих коллег. Они сидели в полном составе. Неожиданностью для вошедшего было присутствие заместителя секретаря парткома по идеологическим вопросам Паршина. На месте секретаря партийной организации сидел Левин. Чурсин неспеша вошел в комнату и поприветствовал сидящих. Никто из них на его приветствие не ответил. Не предложили ему и присесть. Да и садиться было не на что. Лишнего стула в кабинете не оказалось. Чурсин сразу же почувствовал к себе страшный холод отчужденности со стороны своих коммунистов. Преуспевал в этом Левин, который выглядел особенно торжественным. Чурсину даже казалось, что ему только что присвоили Звания Героя Советского Союза, или, в худшем случае, назначили основным космонавтом для посадки на Луну. Его попытка поймать хоть чей-либо взгляд не увенчалась успехом. Сидящие его не замечали. Кто-то смотрел на потолок, кто-то с умным видом что-то писал в своих тетрадях.

В том, что сегодня ему придется очень сложно, он нисколько не сомневался. В этом он убедился буквально через минуту, когда Левин с победоносным видом произнес:

– Товарищи коммунисты! На повестке дня нашего собрания один вопрос – персональное дело коммуниста Чурсина Егора Николаевича. – После этого он окинул взглядом сидящих. Каких-либо движений различными частями тела ни у кого не было. Немного, хмыкнув себе в кулак, он продолжил. – Какие есть предложения? – Опять никаких движений, гробовое молчание. – Левин вновь продолжил. – У меня есть предложение утвердить повестку дня партийного собрания…

К большому удивлению Чурсина все подняли руки. Ему на какой-то миг показалось, что это есть всего лишь спектакль и только… Он не мог поверить, что за время его отсутствия коммунисты так быстро смогли состряпать персональное дело…

Он открыл рот и громко произнес:

– Я возражаю против предложенной повестки партийного собрания… О каком персональном деле коммуниста Чурсина может идти речь, если его не было в институте?

Что-либо еще сказать, ему не дал Левин. Он, брюжжа слюной, выскочил из-за стола и истошно прокричал:

– Товарищ Чурсин, я лично Вам не давал слово… – Затем неожиданно для всех громко чихнул, и заикаясь продолжил. – Я лишаю Чур-сина слова… Я лишаю его…

Узурпаторские замашки председательствующего страшно поразили Чурсина. Он сначала молчал, а затем решительно подошел к столику, за которым сидел Горовой, и с отчаянием произнес:

– Иван Константинович! Вы можете четко сказать коммунисту Левину, что он вообще не знает о каких-либо нормативных положениях Устава и Программы нашей партии… Вы же писали диссертацию по партийному строительству…

Какой-либо поддержки заведующий кафедрой ему не оказал. Он даже не соизволил посмотреть ему в глаза, а продолжал с умным видом что-то писать в своем маленьком блокноте. Вопрос поставили на голосование. Чурсина лишили слова. Он в своей душе продолжал негодовать, хотя еще надеялся на мудрость представителя парткома. Он бросил взгляд в сторону Паршина, и опустил голову. Лицо идеолога было непроницаемым.

Чурсин, видя то, что дело приобретает очень серьезный оборот, стал отстаивать свою принципиальную позицию. Удавалось с очень большим трудом. Его внимательно слушали, однако все были против его доводов. Ораторы выступали, затем брали передышку и вновь выступали. Чурсину за эти годы все припомнили, многое привирали. Через два часа сделали перерыв. Чурсин мигом рванулся в туалетную комнату и открыл кран с холодной водой. Его опять морозило, болела голова. За время перерыва он сделал однозначный вывод. Партийное взыскание ему в любом случае припишут. Не сомневался он и в другом. На кафедре образовалась круговая порука. Против нее он бессилен что-либо сделать.

Однако решил не сдаваться. После паузы в словопрениях верховодили военные пенсионеры. И на этот раз пальма первенства по обличению Чурсина принадлежала Тарасову. Он то и дело взмахивал своим кулаком в сторону «персональщика», которому казалось, что он вот-вот схлопочет по своей физиономии. От пощечины или даже удара его спасал высокий рост. Импровизация бывшего офицера стоящему не только нравилась, но и его смешила. Виктор Иванович был небольшого роста, с большим животом, который очень сильно выпирал наружу. Чурсину было также непонятно, почему его коллега всегда носил красный галстук и приспускал его конец почти до самого нижнего места между ног. Сейчас этот галстук и его владелец страшно смешили «персональщика». Новизна выступления бывшего политработника Советской Армии состояла в том, что он обвинил Чурсина в постоянном увиливании от сельхозработ.

Виктор Иванович, уставший, то ли от своей страстной речи, то ли его мучила старческая одышка, покраснел и с некоторым придыханием в голосе произнес:

– Я предлагаю коммуниста Чурсина, как общеизвестного склочника, как недобросовестно выполняющего партийные поручения, и как ученого подпольщика исключить из рядов Коммунистической партии.... Я думаю, что это решение поддержит партийный комитет нашего прославленного кооперативного института…

Последние слова он произнес особенно торжественно, даже с некоторым пафосом, свойственному только всемирноизвестному диктору Левитану. После этого он сел на стул, громко вздохнул и посмотрел в сторону Паршина. Чиновник сидел, словно маленькая блоха на большой куче дерьма, и утвердительно качал гловой.

Резюме Тарасова вообще шокировало Чурсина. Он решил дать настоящий бой лжи и несправедливости, ушат которой вылил на него коллега. Он попросил слова. К его удивлению, ему это слово дали. Выступление «склочника» было сумбурным, даже очень. Он в прямом смысле положил на обе лопатки своего оппонента. Он не понимал себя, откуда в его голове появлялись мысли и слова, от которых плешивый старик то ерзал на стуле, то краснел, как рак или что-то усердно писал на небольшом листке бумаги. Чурсин выложил на-гора все. И все это было сущей правдой.