дескать, рассказал, как живут в столице. Но прежде всего о том, как все было с покушением на Столыпина. Он смеялся, ехидничал, ты-де человек прославленный. Дескать, честь-то какая — таких господ возить в своей пролетке. Во-первых, пролетка-то не моя.. — И что потом? — опять перебил его следователь. — После обеда пришел этот самый гость, — только теперь арестант повернулся и посмотрел на сидящего у окна, — вот он и есть, который там сейчас сидит. — Арестант не сводил с Павла глаз. — Он сказал, что забежал на минутку, что в городе, говорят, зарезали Эрлиха… — Ты знал, кто он такой? — Теперь уже арестант взглянул на спрашивающего. — Да, — ответил он. — Беднарский, родственник мой, говорил, что это здешний полицмейстер. — Вы пили? — продолжал допытываться следователь. — Каких-нибудь полчасика еще, как он пришел, — сказал арестант, — только мы было отставили стопки, как двери вдруг распахнулись и всех нас уже взяли на мушку. Спросили документы. Потом принялись за обыск… — Он покосился на следователя. Тот держал в руках вынутую из ящика стола листовку. — Знаешь, что это? — спросил следователь. — Посмотри хорошенько… — Нет! — решительно ответил арестант. — Не знаю и в глаза не видал… — Судебный следователь поднял голову, кивнул на сидевшего возле окна: — А этот человек бывал раньше у Беднарских?.. — Ни разу я его у них не видел, — сказал арестант. — Только тогда, когда нас там заграбастали… — Следователь встал, стряхнул с пиджака какие-то невидимые пылинки. — Ну а пока, — проговорил он, не глядя на рыжего, — ты, господин Беднарский, вернешься в свою камеру. — Ведь я ничего не сделал! — закричал арестант. — Господи, чего же вы от меня хотите?.. — Следователь подошел к нему вплотную. — Вот это и называется — невезение, господин Беднарский, — продолжал он столь же невозмутимым тоном. — За короткое время два совершенно одинаковых случая. Вы только послушайте! Одинаковые, хотя полицмейстер Эрлих рангом, понятно, не сравнится с его превосходительством Столыпиным. — На губах судебного следователя промелькнуло какое-то подобие улыбки. — Однако же перед Богом и перед нами разницы никакой. И мы отнюдь не уверены, что это всего лишь случайное совпадение. А коли так, вам только и остается, что проклинать свою несчастную судьбу… — Он вернулся к столу, нажал хорошо упрятанную от посторонних глаз кнопку. В комнату вошел жандарм, приблизился к рыжему, положил руку на плечо. Вывел. В комнате воцарилась полнейшая тишина. Следователь взял лежавшую на столе газету и погрузился в чтение. За окном — все то же. Ненадолго выглянуло солнце. Павел зажмурился. Потом вдруг почувствовал, как часто и глухо заколотилось сердце. Широко открыл глаза. Чудное ощущение: страх, что вот-вот остановится дыхание, что вот-вот на него обрушится удар, который способен свалить с ног. Это продолжалось несколько секунд. Если еще час назад, когда его выводили из камеры, он не испытывал никакого страха, то сейчас, в ничем не нарушаемой тишине, страх вдруг проснулся в нем. Надо во что бы то ни стало успокоить расходившиеся нервы. — Откройте-ка окно, — бросил следователь. Он по-прежнему сидел, уткнувшись в газету. И Павел встал со стула, растворил окно, провел рукой по решетке. Услышал чьи-то крики. Кто-то орал на тюремном дворе, потом, наверное, открыли ворота, наконец шум внизу стих, лишь далекий гул долетал с улицы. Он не знал, сколько времени продолжалась эта странная неподвижность. Следователь отложил газету. — Собственно, я мог бы побеседовать с вами завтра, как вы полагаете?.. — Павел не ответил. — Ну, раз уж вас привели, — продолжал следователь, — давайте потолкуем… Садитесь-ка тут. — Следователь показал на одинокий стул, стоявший напротив. Павел сел, принялся рассматривать следователя. Ему, пожалуй, лет сорок, не больше, думал он. Устал. То и дело щурится, поправляет пенсне худыми ухоженными пальцами. Черные раскосые глаза, когда прикрывает веки, не разберешь, то ли это сознательная ироничная усмешка, то ли обычный прищур близорукого человека. По первому впечатлению вызывает к себе доверие. Вот он роется в ящике письменного стола, достает какую-то папку, деловито развязывает тесемки. Там полно документов. Просматривает отдельные страницы. — В вашем возрасте, — начинает он разговор, — я в Киеве готовился к поступлению на юридический факультет. Собирался стать адвокатом. В каком-то смысле я, пожалуй, добился бы лучшего положения в жизни, если бы осуществил свое намерение, но к концу курса понял, что есть, как мне представлялось, потребность более высокого порядка. Я не раз ломал себе голову: каким образом тот или иной человек становится политическим преступником, поднимающим свою бандитскую руку на общество, на господствующий в нем порядок, на существующие в нем законы? Мотивы, о чем вы наверняка преотлично знаете, бывают весьма разнообразны… — Павел слушал совершенно спокойно. Недавний необъяснимый страх, от которого сжималось сердце, прошел бесследно, теперь он старался не упустить ни слова; когда-нибудь, мой милый, сказал ему Седой, ты наконец увидишь человека, который преследует тебя. Между вами завяжется острая схватка, в которой тебе нужно будет сохранять величайшую бдительность. Никогда не забывай, что он может оказаться умнее и опытнее тебя, но тебе вовсе не надо поднимать перед ним руки, если ты только сообразишь, какую избрать тактику. Этот как раз из таких, решил Павел, разглядывая утомленное, худое лицо сидевшего напротив чиновника. Стареет. Заметно, что он сдает, ему, наверное, хочется выйти из этой комнаты, поехать в город, отдохнуть, а тут надо задавать вопросы и внимательно вслушиваться в полученные ответы. — В университете я подружился с неким весьма способным молодым человеком, которому предсказывали просто фантастическую карьеру. Однажды он узнал, что повесили его брата, замешанного в серьезную политическую авантюру. Я уверен, что он станет, либо уже стал, исключительно опасным политическим преступником. Преступление помрачило его разум. С того самого дня он жаждал отмщения — и ничего больше. Всю свою жизнь он подчинит этому все определяющему принципу. Так, знаете ли, милостивый государь, бывает порой с молодыми людьми, которые с излишней страстностью пускаются на поиски справедливости. — Простите! — отозвался наконец Павел. — Я никакой не искатель справедливости. Пришел взять белье, которое отдал в стирку. Так уж случилось, что белье должно было быть готово в тот самый день, когда убили капитана Эрлиха, о чем я узнал утром, когда покупал в лавке хлеб к завтраку. В тот же день, после обеда, я пришел к своей прачке, и, как выяснилось, на этот же час был назначен у нее в доме обыск. Что-то там, кажется, нашли, но я даже не видел обнаруженных бумаг, не знаю, о чем они, и вдобавок ко всему такая литература вовсе меня не интересует… — Следователь слушал его внимательно. — Ну-ну, продолжайте, пожалуйста, — попросил он. — Это весьма любопытно. — Мне нечего больше сказать, — ответил Павел. — А вот это и вправду