Павел Акимович сощурил на сына глаза.
— Ну а ты, Гена, если коснется, много сможешь Ваське про меня рассказать? И жизнь деда тебя раньше не больно интересовала. Если б не нашел это письмо, разве стал бы про него так расспрашивать? Ты когда в последний раз в Луге был? У живого деда, а не у мертвого?
Отец был прав. Геннадий давно уже жил своей, отстраненной жизнью, и был, в сущности, плохим сыном и уж тем более внуком. Он лишь изредка перезванивался с отцом или с матерью. Даже Новый год Кауровы встречали порознь в своих квартирах. Только в последнее время стали видеться чаще, благодаря рождению Васьки. Мать Геннадия нигде не работала, и они с Полиной иногда сбагривали ей малыша.
Кауров-младший не выносил семейных разборок. Он слушал отцовскую отповедь с виноватым видом, низко склонив голову над столом — в таком положении она меньше кружилась.
— Вот ты скажи, почему деду своего Василия ни разу не привез показать? — все выговаривал Павел Акимович. — Думаешь, ему не интересно было с правнуком повидаться? Когда ты родился у меня, он, знаешь, как радовался? Я его таким счастливым никогда не видел. Он даже напился в тот вечер, хотя почти непьющий был человек. Все повторял: «Кровь наша не застынет, род не прервется». Просил, между прочим, Яковом тебя назвать. Так что, как видишь, кое-что я все-таки помню.
— Почему ты не согласился на Якова? — Геннадий поднял на отца примирительный, замученный взгляд. Он был уже в полуобморочном состоянии. Ему хотелось поскорее уйти домой.
— С какой стати? — удивился Павел Акимович. — Это же еврейское имя. Мы что, евреи? Я и отцу тогда то же самое сказал. И он ничего мне не стал возражать.
— Лазарь — тоже еврейское имя. Может, дед все-таки евреем был? Он ведь вон какой… черный!
— Каким еще евреем? Он и не любил их. Наставлял меня: «Хочешь ударить еврея, бей ему по кошельку!». Нет, похоже, не разгадать нам эту загадку.
Последней фразой Павел Акимович подвел под разговором черту.
— Давай лучше чаю попьем, — сердито сказал он. И потянулся к вазочке на столе. Достал оттуда конфетку. Геннадий с ужасом наблюдал, как отец засовывает ее себе в рот — жуткий сон окончательно перемешался с реальностью. И тогда он впервые в жизни — наяву, а не во сне, — упал в обморок.
…Очнулся быстро, от острого запаха нашатыря. Отец и мать склонились над ним. Их взгляды были испуганны. Геннадий протянул им навстречу сразу обе руки, и родители своими теплыми прикосновениями выдернули его назад, из сна в явь — из того мира в этот.
Прошел месяц, другой. Вся эта история периодически всплывала в памяти Каурова, неизменно оставляя на душе неприятный осадок. Он даже чувствовал легкое зудящее покалывание слева, над сердцем — в том самом месте, где у деда было родимое пятно, а у трупа — рана. Хотелось расчесать, разбередить этот зуд. Хотелось узнать хоть что-нибудь про Дарьюшку и Лазаря Черного. Но единственное, что предпринял Геннадий — зашел на почту, взял пухлый растрепанный алфавитный указатель населенных пунктов и, раскрыв его на букве «О», обнаружил там несколько поселков с названием Островский и сел с названием Островское, но станица Островская оказалась только одна. Она находилась в Даниловском районе Волгоградской области. Это была вся дополнительная информация, которую Геннадий смог добыть собственными усилиями. А что делать дальше, понятия не имел. А тут еще случилась беда, которая заслонила собой все остальное. Виновницей несчастья стала француженка Катрин Жерарден, с которой Геннадий вместе работал, а иногда и спал.
Французская сука
Завязывая отношения с Катрин, Кауров и не подозревал, что их легкий, ни к чему не обязывающий роман так прискорбно закончится. 23-летняя заграничная девочка напоминала большого испорченного ребенка. Короткая мальчуковая стрижка с челкой на лбу, капризно вздернутый носик, подростковая нескладность фигуры — все удивительным образом приковывало внимание к этому щуплому и в общем некрасивому созданию женского пола.
В первый же день своего появления в фирме — ее специально выписали из Франции в качестве франкоязычного референта — Катрин почему-то выделила Каурова среди остальных гермесовских мужчин и зашла к нему в кабинет поболтать.
— Привьет, — запросто обратилась к Геннадию вся увешанная причудливыми серебряными украшениями французская пацанка.
— Привет, — Кауров выжидательно уставился на девушку.
— Странний чувство, еще вчьера я гулять по Париж, смотреть Монмартр, пить вино Сен-Клу, а сегодня — здьесь, Россия. Но я совсем не знаю русских мужчин. Хочешь быть у мьеня первий? — Катрин с улыбкой выпалила эту фразу, как какую-нибудь скороговорку.
У Каурова никогда отношения с женщинами не завязывались подобным образом. Поэтому он растерялся. Замешкался с ответом всего на несколько секунд, но его неуверенность не укрылась от этой чертовки.
— Ну и как Вам у нас в «Гермесе»? — не отвечая на вопрос девушки, произнес Кауров с глупым видом глупую фразу.
Катрин на это только рассмеялась и, звякнув серебром в ушах, выпорхнула из кабинета.
Геннадий стыдился своей нерешительности. Жалко было упускать эту девочку, а как подойти к ней после утреннего дурацкого разговора, он не знал. И все-таки смог себя превозмочь. В конце дня усилием воли заставил свои ноги двинуться к рабочему столу Катрин Жерарден, а челюсти — медленно разомкнуться, и выдавил из себя:
— Ну что, пошли?
— Куда? — француженка подняла на Каурова кроткий взор.
— Куда-нибудь.
Геннадий еле ворочал языком, а его пальцы выстукивали по монитору Катрин нервную дробь. Но девушка не была настроена затягивать эту пытку. Она проворно выключила компьютер, подхватила сумочку и первая направилась к выходу, по дороге так нежно улыбнувшись Каурову, что тот сразу же овладел собой.
Коллеги отправились в ресторанчик «Идиот» на набережной Мойки — место, часто посещаемое иностранцами. Там среди книжных полок, потертых диванов и старинных светильников с абажурами Кауров развернул перед француженкой свой павлиний хвост. То и дело подливая девушке шампанское, он что-то увлеченно рассказывал про современную петербургскую жизнь, про фирму «Гермес» и про то, как хорошо идет этот бизнес в России после того, как русские женщины дорвались, наконец, до настоящей косметики. При этом не забывал то восхищенно, то проникновенно заглядывать девушке в глаза, временами ласково касаясь пальцем ее руки. А потом отвез Катрин на Васильевский остров, где фирма сняла ей однокомнатную квартиру.
Их одежда осталась лежать в прихожей. А два причудливо свившихся голых тела катались в комнате по ковру и все никак не могли накататься. Партнерша вела себя энергично. Пищала, шипела что-то по-французски Каурову в ухо. И даже несколько раз укусила его в это ухо. Словом, в жизни Геннадия началось настоящее любовное приключение, и он долго испытывал к Катрин чувство глубокой признательности. Вплоть до того самого дня, когда разразилась беда.
Француженка, обкурившись марихуаны, позвонила ему на квартиру и не застав на месте, устроила Полине настоящий семейный скандал. Она надрывно кричала в телефонную трубку «я тебье его не отдам», называла жену Геннадия «змеюгой» и грозила увезти возлюбленного к себе в Авиньон.
Возвратившись домой в тот роковой вечер, Кауров нашел жену рыдающей на кухне. Минут двадцать он тормошил ее, пытаясь добиться, что же случилось. Полина закрывала зареванное лицо ладонями и на все расспросы мужа отрицательно мотала головой. Лишь после того, как Геннадий нацедил ей в стакан валерьянки и силой заставил выпить, она, сглатывая слезы, наконец, выдавила из себя:
— Ты спишь с Катрин.
— Да что с тобой, Поля? — Кауров как мог изображал на лице недоумение, судорожно прикидывая, что делать дальше.
— Ты спишь с Катрин, — повторила Полина.
— С чего ты взяла?
— Она сама сказала мне это по телефону. Час назад.
Да, дело было дрянь. «Ну сука! Проклятая французская сука», — подумал Геннадий. Ему захотелось прибить эту иностранную гадину.
— Полина, пожалуйста, успокойся, — Кауров старался говорить как можно убедительней. — Если ты расскажешь, что произошло, возможно, я смогу тебе все объяснить.
— Она сказала, что вы уже полгода занимаетесь сексом у нее на квартире, а два раза даже делали это в туалете кафе «Идиот». Что ты великий любовник и больше всего любишь делать ей это сзади. Что она, в отличие