Я открыла глаза. Яркий солнечный свет, льющийся в комнату из окон, ослепил меня. Было слишком светло. Возможно, из-за солнца, а может, из-за долгого сна я почувствовала дискомфорт от сухости в глазах. Как и во рту. Казалось, будто я оказалась в пустыне. Очень хотелось пить.

Я повернула голову и увидела молодую девушку в темно-синей медицинской форме. Она стояла у попискивающих аппаратов и что-то записывала в планшет. Папа говорил по телефону в другом конце комнаты. Его лицо выглядело особенно суровым и жестким. Челюсть сжата, брови нахмурены, волосы слегка взлохмачены. Костюм на нем был помят, привычный, идеально завязанный галстук отсутствовал. Возможно, теперь его попросту некому было завязывать, потому что раньше за этим следила мама. Чтобы дотянуться до шеи отца, ей приходилось вставать на небольшой пуфик, что она и проделывала каждое утро со дня их свадьбы.

– Мисс, как вы себя чувствуете? – обратилась ко мне девушка с теплой улыбкой, чем привлекла внимание папы.

Он тут же сбросил звонок и подошел ко мне.

– Адриана, – склонился надо мной папа, поцеловав в лоб. – Как ты, милая?

Первые несколько минут я не могла вспомнить, как попала сюда, но в целом чувствовала себя лучше, чем…

– Что случилось? – из-за сухости во рту мой голос стал хриплым.

– Выпей немного воды.

В вену левой руки была введена игла капельницы с какой-то прозрачной жидкостью, поэтому папа помог мне сесть и протянул стакан. Я сделала несколько глотков, а он обратился к медсестре:

– Если жизненно важные показатели в норме, я забираю дочь домой.

В этот момент в палату вошла женщина в белом халате. Она выглядела старше медсестры, ее темные волосы спадали на плечи, а очки в толстой оправе мешали разглядеть цвет ее глаз. От женщины исходило странное тепло, которое чувствовалось даже на расстоянии. Она подошла к нам.

– Мисс Моретти, я рада, что вы наконец проснулись. Судя по цвету лица, вам намного лучше, однако…

Медсестра протянула ей планшет и тут же вышла из палаты, словно хотела исчезнуть как можно быстрее. Возможно, ее напугал тон или взгляд отца.

– Я не могу сказать, что готова вас выписать.

– Я не спрашивал разрешения, доктор…

– Стоун, – сказала она, посмотрев на него.

Доктор Стоун.

– Мистер Моретти, послушайте…

– Если у вас припасены какие-то аргументы против или даже просто рекомендации, оставьте их при себе. Я сказал, что она здесь не останется.

Папа никогда не разговаривал так ни с одной женщиной. Его голос был слишком груб, отчего даже у меня по коже побежали мурашки.

– Папа, пожалуйста, – я взяла его за руку, чтобы немного успокоить.

– Тут нам делать нечего, – он посмотрел на меня, и его тон смягчился: – В Чикаго тебя уже ждут наши врачи.

Конечно, на случай необходимости Капо требовалась своя больница с полным составом медицинского персонала. В его деятельности эта предосторожность была обязательной. Там в основном лечились члены Каморры, но она была открыта и для всех жителей Чикаго. В папиной больнице работали люди, которые знали, в каком мире они живут. Те, кто умел молча делать свою работу. Особенно, когда им взамен предлагали покровительство и щедрое вознаграждение.

Но мое состояние мало меня сейчас беспокоило. Я не знала, как задать самый волнующий вопрос. Боялась услышать ответ. Волна ужаса накатывала от одной мысли, что с ним могло случиться что-то страшное.

– Папа, есть новости?

Он молчал, глядя на меня. Я мысленно молилась, чтобы он не произнес тех слов, которые я никогда не хотела бы услышать.

– Мистер Уильямс жив, – ответила вместо отца доктор Стоун.

После ее слов в груди что-то щелкнуло, и я смогла выдохнуть, хотя даже не заметила, в какой момент перестала дышать. Слезы уже бежали ручьем, когда я, взглянув на нее, увидела ее улыбку. Волна облегчения нахлынула на меня, тело содрогалось от нахлынувших эмоций. Счастье и грусть смешались, и я не могла понять, что вызвало эти слезы. Вина, которую я ощущаю? Сожаление от того, что сделала? Или того, что не сделала? Или я просто рада, что Алессио жив?

Он жив. Боже…

Я радовалась, даже если и должна была чувствовать что-то другое. Злость, например, или ненависть к человеку, который мной воспользовался. Однако в сердце не нашлось ни первого, ни второго.

Когда я вернулась в горный домик и увидела его обмякшее, неподвижное тело в луже крови, меня охватил страх. Бледное лицо Алессио искажала гримаса боли. А вокруг так много крови…

В тот момент вся злость вдруг испарилась, и единственное, о чем я думала, – как спасти ему жизнь, пока едет помощь. Я понятия не имела, что в таких ситуациях принято делать. Руки двигались сами по себе, когда я схватила с дивана футболку и прижала ее к ране на животе, пытаясь остановить кровь. Губы непроизвольно шептали, умоляли Алессио остаться со мной. Но он ничего не слышал и никак не реагировал. Пульс под моими пальцами замедлялся, а дыхание становилось все тише.

Я поглаживала его волосы, как он любил. Целовала холодные губы, как делала до этого кошмара. Держала его руку у самого сердца, желая, чтобы оно помогло ему сохранить свое, хотя бы до тех пор, пока люди отца в сопровождении бригады врачей не доставили нас в больницу.

Теплая ладонь сжала мою руку, вырывая из темных воспоминаний о событиях в горном домике.

– Адриана, – обратилась ко мне доктор Стоун. – Он в порядке. Мы перевели его в палату.

– Спасибо, – я не знала, кого благодарила: ее или Бога.

Самое главное, что Алессио жив и у меня будет достаточно времени, чтобы вымолить у него прощение за тот выстрел.

– Пока что, – сквозь стиснутые зубы процедил папа.

Мы обернулись. Улыбка доктора Стоун в одно мгновение исчезла, стоило ей встретиться взглядом с отцом.

– Доктор, оставьте нас наедине, – он смотрел на меня.

Доктор Стоун задержала на нем недовольный взгляд, но не сказала ни слова. Она хотела уйти, но я остановила ее, придержав за рукав.

– Нет, подождите. В каком он состоянии?

Доктор еще раз взглянула на отца, словно дожидаясь разрешения говорить, но папа молчал и все так же пристально смотрел на меня. Похоже, доктор Стоун расценила это как согласие и, проверив записи на другом планшете, начала говорить:

– Мы были вынуждены ввести мистера Уильямса в искусственную кому