— Аркадий Иванович, а амуниция? — Уже вымывшись в тёплой воде, значит, есть, (Тогда какого чёрта заливают холодной?) обратился Вовка к Чернышёву.
— Помню, я, что генерал сказал. Давай тащите ко мне в кабинет. Я так понимаю, что ведь не шутил Аполлонов, у вас и, правда, государственный секрет, видел, как от тебя защитники отскакивали. Завтра к восьми приходите. Народу я скажу, чтобы к девяти подтягивались. Нужно поговорить серьёзно. За форму отвечаю.
— Мокрая…
— В кабинете, сам вечером на стулья развешу. Давайте, ребята, устраивайтесь. Да, Фомин, ты за языком следи. Это ведь милицейское общежитие. Не сболтни там, какой политический анекдот. Там вам не тут. — Ни хрена себе! Вот у кого Черномырдин поговорку свою лучшую спёр.
Доехали на метро до Площади Революции и спросили дорогу. Про школу народ насупливался, а когда монастырь упомянули, сразу прояснило.
— Иоанно-Предтеченский монастырь, так вам ребята так-то и так-то.
— Спасибо бабуля.
— Да какая я вам бабуля я коммунистка с дореволюционным стажем.
— Спасибо, товарищ коммунистка.
— То-то же. Да, вы там живёте что ли?
— Да, вот поселили сегодня, — Вовка умилялся старушке. Таких больше не делают.
— Миронычу привет.
— Мироныч это кто?
— Комендант. Тимофей Миронович. Вместе воевали.
— Воевали?
— Ох, ти, невежливый ты сынок, женщине о возрасте нельзя напоминать. Я профессор медицины, всю войну на передовой, полевыми госпиталями руководила, потом поездом санитарным. А Тимофей Миронович у нас политруком был в полку. Граната в окоп залетела, он её выбросить хотел и выбросил почти, только она ему на прощанье руку оторвала. Зато всех нас с девчонками спас.
— А вас как звать? — Вовка по другому себе хирургов в полевых госпиталях представлял, да и особистов тоже.
— Александра Ивановна. Привет передавайте.
Распрощались. Пошли указанной дорогой. И наткнулись на коммерческий магазин. Ну, мяса, брать не стали. А вот две булки хлеба, белого и чёрного. Печенья, пачку чаю и примус с чайником купили. Триста рублей с хвостиком. Вовремя насильник появился.
Глава 5
Глава пятая
Без расчёту, без лишнего риску,
Предвкушая судьбу её вдовью,
Полюбил я швею-мотористку
Замечательной зрелой любовью.
Я дарил ей цветы и ириски,
Песни пел, изрекал изреченья
И в объятьях швеи-мотористки
Издавал небольшое свеченье.
Вечер прошёл в хлопотах. Получили у коменданта Тимофея Мироновича матрас с подушкой ватной, одеяло серое солдатское, при этом в разных кладовках, хоть обе были полупустые. Вовка, понятно, полез выяснять причину.
— Так моль и клопы.
— Клопы? — блин, мама роди меня обратно. Вовка тяжко вздохнул.
— Ты мадонну из себя не строй, — нахмурился бывший политрук, — Что клопов не видел? Только у нас нет почти. Матрасы с подушками прожариваем. Одеяла тоже, только потом одеяла дустом пересыпаем. И храним отдельно. Моли развелось. Второй год борюсь.
— Тимофей Миронович, мы вашу однополчанку сейчас видели — Александру Ивановну. Профессора. Она вам привет передавала, — влез Третьяков, не вовремя. Туз ведь замечательный в рукаве, чтобы задобрить сердитого коменданта.
А, нет. Оказалось как раз вовремя.
— Александру? Блин горелый, давно не видел. Зайти надо. Обязательно. Вот завтра и соберусь. Она мне ведь жизнь спасла.
— А она говорит, что вы ей и медсёстрам. Геройский поступок совершили. — Молодец Третьяков.
— Ну, сначала я им, потом они мне. Кровью истекал в окопе под обстрелом. Так она мне операцию на дне окопа сделала. Лохмотья, что от руки остались, отрезала и зашила. А девчонки санитарки над нами плащ-палатку держали. Обстрел ведь. Земля летит, да и осколки. Немец из пулемёта лупит. Одну пигалицу тогда тоже ранило, так другая на её место встала. Ну, я не видел, без сознания был, Александра потом рассказала, — глаза коменданта заблестели, он отвернулся и левой рукой пошаркал по лицу.
— А вы в каком звании были, Тимофей Миронович? — продолжил расспросы Третьяков.
— В звании? — вернулся из воспоминаний комендант, — старший батальонный комиссар. Подполковник, если по шпалам считать. Если б руки не лишился, то к концу войны и до генерала бы дослужился. Дивизионным комиссаром бы стал. Тьфу. В конце сорок второго ведь отменили комиссаров. Упразднили. Политруками стали. У нас заместителем начальника политуправления Северо-Кавказского фронта был бригадный комиссар Леонид Брежнев. Слышали. Сейчас Днепрогэс восстанавливает. Статью в «Правде» недавно видел. За успехи в возрождении металлургического завода «Запорожсталь» и восстановлении Днепрогэса Брежнев награждён орденом Ленина. А я так вот с конца сорок второго и мыкаюсь, куда приткнут. Спасибо генералу Аполлонову сюда вот пристроил. Хороший человек, — опять рукавом утёрся.
— Да, Аркадий Николаевич и нам вот помогает, — ввернул Фомин.
— Так, парни, а бросьте-ка вы одеяла эти на место. Тут вчера новые привезли. Потолще этих будут и нафталином ещё не пропахли. Выдам вам. Пошли, они у меня пока в комнате. Ещё не оприходовал. Простыл. Только вчера на ноги встал. Испанка, будь она не ладна.
В комнате, которая являлась и жильём комиссара, и кладовкой одновременно, Тимофей Миронович выдал им новые одеяла и, точно, гораздо толще первых, и простыни две с наволочкой, полотенце. Потом посмотрел на пацанов желторотых, но снизу вверх, покивал своим мыслям головой и выдал ведро новое и небольшую кастрюльку.
— Или есть у вас? — держа дефицит в руке.
— Откуда. Спасибо вам, Тимофей Миронович. — Вовка тоже взялся за кастрюльку.
— Все просто Мироныч зовут. Привык, — комендант отпустил ценный предмет утвари домашней.
— Спасибо. Запомним.
— Ладно, парни, вот тут распишитесь и свободны. Стул я вам починил уже. Два было сломанных. Один собрал. Знали бы вы, как хорошо жить с двумя руками. Намучился. Берегите! И стул и руки, — опять рукавом глаза вытер.
Вовка себе верхние нары выбрал, но пришлось перебираться вниз. Двухметровый Третьяков внизу не вмещался, он и вверху не вмещался, но там сходили, попросили у Мироныча пару дощечек и прибили. Удлинили. Комендант стоял, хмыкал. Потом выдал:
— Хохму про длинных, ха, высоких, знаете?
— Нет. — Хором. Оба не карлики.
— "Ешь кашу, вырастешь большим и сильным" — говорила мне мама. Я маму слушал, теперь у меня 2 метра роста и я грузчик, — закхекал. Не до конца ещё выздоровел.
— У меня отец был тоже высоким, — стукнул себе по пальцу молотком Третьяков, — На войне погиб.
— Нда. Всё парни, некогда мне, нужно стенгазету выпускать, — ушёл.
Поели хлеба с печеньками. По булке схомячили. Чай на новом примусе сварганили и спать улеглись. Так до утра и проспали. Двенадцать часов.
В этот раз в метро в самый пик встряли. Ужас. Фомин, уже привыкший к переполненным автобусам от их посёлка до Куйбышева, теперь в полной мере оценил, что такое на самом деле забитый под завязку транспорт.
Команды не было на стадионе. Тренер пил чай, осмотрел Вовок и, подавив жабу тяжким вздохом, спросил.
— Чай будете. Жена, вон, расстегаи спроворила. Или завтракали?
— Нет, — как всегда выскочил со своей непосредственностью вперёд Третьяков.
— Ну, садитесь.
«Сколько может тренер получать динамовской команды? Рублей … Хотя ведь майор. За тысячу? Плюс талоны на питание, пайковые, премии, наверное, всё же прошлогодние чемпионы СССР и в этом году в призёрах и без Вовок будут.