Шторм набрасывается на моего XR9, заставляя его выделывать акробатические фигуры. Я всем телом чувствую его вибрацию через леер, которым он соединен с карабином в моих руках. Он свободен, как ветер, и всё-таки слушается меня беспрекословно. Потрясающее ощущение! Я вижу, что навстречу мне идет старик, с трудом удерживая равновесие при помощи зонта-трости, которая при каждом его шаге глубоко проваливается в песок. Не открывая глаз, я превращаю эту сцену во фразу, стараясь приноровить ритм слов, которые пишу вслепую, к ритму его походки.

– Нельзя запускать змея в такую погоду! Ты его сломаешь!

От его раздраженного голоса у меня дрожат пальцы. Я сразу уменьшаю несущую поверхность крыла и сматываю леер, чтобы вернуть XR9 на землю. Но внезапно одно крыло ломается, и змей, накренившись, стремительно летит вниз. Хрясь! Нос змея зарывается глубоко в песок прямо у ног старика.

– Да ты, видно, убить меня собрался?

Я смотрю на его всклокоченные волосы, погнувшиеся очки, из-за которых выглядывают хитрые глазки, и прошу прощения. Он пожимает плечами, плотнее запахивает клетчатую куртку и исчезает в тумане.

Я на ощупь достаю из кармана мобильный телефон и, стремясь закрепить эту новую версию нашей встречи, нажимаю на кнопку «последний исходящий звонок».

– Здравствуйте, мадам, я могу поговорить с профессором Пиктоном?

– Он всё еще мертв, – отвечает его вдова немного нервно, – а я украшаю торт, тебе не трудно подождать пять минут?

Я открываю глаза и, вздохнув, надеваю на ручку колпачок.

– Окей, Эдна. Ставлю себя на паузу.

– Тебе надо прогуляться, мой милый. А то ненароком подхватишь писательскую судорогу. Ты зря так изводишься. Даже если тебе удастся убедить себя, что ты не убивал Леонарда, это не заставит меня забыть, что он мертв.

Я поспешно кладу трубку, чтобы не заразиться ее пессимизмом. Не надо было посвящать старуху в мой план и звонить ей десять раз на дню с вопросом, удалось ли воскресить ее мужа. Дело не в том, что она в это не верит, она этого не хочет! Перспектива зажить со своим покойником в параллельной вселенной, судя по всему, совсем не вдохновляет Эдну. Но я всё-таки этого добьюсь, я знаю. Вот сконцентрируюсь как следует и не дам моему воздушному змею раскроить череп Пиктону. Я обязательно открою это параллельное будущее, где он возвращается домой, ворча на невоспитанных детей, которые не слушаются взрослых. В этом новом будущем я проживу жизнь без говорящего медведя, без войны с деревьями и без комы Бренды. В этом будущем я позвоню Эдне Пиктон и она меня не узнáет. Ясно же, что, если я не убивал Лео, она никак не может быть со мной знакома. Ведь я уже не приду к ней домой с предложением забрать моего медведя, в которого вселился ее покойный муж.

Обожаю Эдну – с ее лошадиной внешностью и голубыми волосами, добрым сердцем и несносным характером. Я вижу, что осточертел ей своими звонками, но если я опущу руки, то кто воскресит ее мужа? Уверен, она его еще любит, несмотря на все его недостатки, и это не она своими сомнениями блокирует силу ручки.

Но, кажется, я знаю, в чём проблема. Возможно, ручкехронографу не удается создать новую версию моей встречи с Пиктоном, потому что у этой сцены был свидетель. Тот самый человек, который заставил моего змея спикировать на голову Пиктона, а потом наблюдал за нами на расстоянии. Ведь смерть ученого не была несчастным случаем – я понял это, обнаружив на крыле змея датчик дистанционного управления. Причиной трагедии был не ветер. Кто-то хотел моими руками убить изобретателя мозговых чипов и Аннигиляционного экрана. Но как бороться с памятью убийцы, наблюдавшего за своим преступлением? Его память сохранила эту сцену и не дает реализоваться моему воображению.

Убийцу я знаю. Это Оливье Нокс. После того как его сводная сестра захватила власть, бывшего министра энергоресурсов арестовали за государственную измену, и теперь он находится в тюрьме в ожидании военного трибунала. Я говорю себе, что только его смерть может вернуть Пиктону жизнь. Желать этого, конечно, нехорошо, но другого способа я не вижу.

Я натягиваю Бренде одеяло до подбородка, нежно целую ее в лоб и кладу ручку в карман. Пора оставить прошлое в покое и пойти к ней домой полить цветы. Там, по крайней мере, когда я наливаю воду в глиняные горшки, хоть что-то происходит. Цветы оживают, и листья перестают сохнуть.

Единственное, что позволяет мне чувствовать себя не совсем бесполезным, – это ключи от квартиры Бренды, лежащие у меня в кармане. И дело не только в поливке цветов. Если бы я регулярно не освобождал ее почтовый ящик от корреспонденции, он бы очень скоро оказался забит, а это знак для грабителей, что в квартире давно не живут. Я знаю нравы нищего пригорода, в котором так долго жил.

Я притворяю за собой дверь, кладу счета на стопку других счетов, ожидающих возвращения хозяйки. Потом иду в гостиную и поднимаю жалюзи. Бросив взгляд на картины Бренды, которые постепенно покрываются пылью, прохожу в спальню. Здороваюсь с разобранной кроватью. Обхожу боксерскую грушу и открываю окно. Облокотившись на подоконник, смотрю на старую лачугу, в которой когда-то жил с родителями. Теперь там теснится другая нищая семья.

В моей бывшей комнате сейчас живут трое подростков. При нынешнем кризисе рождаемости это редкость. А может, там теперь коммуналка на три семьи. Самый младший вешает сейчас мокрую футболку на мансардное окно – прямо как я когдато. Я встречаюсь с его мрачным взглядом. Он отворачивается. У него, бедняги, нет возможности смотреть на Бренду в окне напротив, чтобы освежить свою тухлую повседневность.

Я закрываю окно. Забавно, что теперь, когда Лили Ноктис взяла мою мать под опеку, а