В 1855 году, когда родился Мичурин, царскую Россию постигло крупное военное поражение. После долгой и героической обороны пал осажденный соединенными силами англичан, французов, итальянцев и турок Севастополь, военная твердыня Российской империи на Черном море. В феврале 1855 года внезапно умер царь Николай I.

Прозвище «жандарм Европы» было получено им не случайно. Жестокое подавление венгерской революции 1848 года и польской революции 1830 года было делом рук Николая I. Николай I был повинен в преждевременной гибели гениальных сынов России Пушкина, Лермонтова, Белинского, не говоря уже о казненных и сосланных декабристах.

Николай I и слышать не хотел о раскрепощении крестьян. Он верил в несокрушимость российского феодализма, считал крепостнический строй наилучшим, и вот его самообольщению пришел неожиданный, бесславный конец.

Но передовые люди тогдашней России — Герцен, Грановский, Белинский — предвидели и неизбежный крах крепостнической России, и нарождение новых общественных сил, и возникновение, в противовес старой аристократической России, новой, демократической России.

Это размежевание «двух Россий», глубокий анализ которого дан был в свое время Владимиром Ильичем Лениным, пошло особенно быстрым темпом после 1861 года.

Под напором народного возмущения, под угрозой крестьянской революции преемник Николая I, его сын Александр II, вынужден был отменить в 1861 году крепостное право, а в последующие годы провести некоторые, сильно урезанные политические реформы.

Мичурину было пять лет, когда русский крестьянин освободился хотя бы номинально, юридически от клички «раб». Зависимость крестьян от помещиков, конечно, осталась, приняв только новые формы, но слова «воля», «свобода» уже раздавались в русской деревне. Первые сознательные впечатления маленького Вани Мичурина переплетались с чувством некоторой радости и облегчения, охватившим русское крестьянство в те дни. Крестьянин перестал быть вещью, товаром, уже не могли больше появляться позорные объявления: «Продается экипаж и борзая собака, а также девка 18 лет», объявления, до тех пор пестревшие в тогдашних газетах и заставлявшие плакать и содрогаться таких людей, как Герцен и Белинский.

Громче зазвучал голос народа. Революционно-демократические традиции Герцена и Белинского восприняли и развили дальше смелые выразители народных чаяний — Чернышевский и Добролюбов, люди, которых Ленин называл своими предшественниками. Назревало зарождение политических партий, представлявших интересы и требования эксплоатируемого народа.

Из толщи народной, в разных областях жизни — в науке, технике, искусстве, литературе — поднимались русские люди, приобретшие мировую известность. Менделеев, Тимирязев, Павлов, Сеченов, Докучаев, изобретатель электросвета Яблочков, изобретатель радио Попов, великие художники Репин и Суриков, композиторы Чайковский и Бородин, писатели Чехов, Короленко, Горький — все это были или выходцы из народа, или люди, кровно связанные с народом, принимавшие близко к сердцу его нужды.

Рядом с Россией официальной, правительственной, представляемой и олицетворяемой чиновниками, не имевшими никакой опоры в народе, постепенно поднималась другая Россия, Россия народная, полная сил и талантов, глубоко, органически враждебная первой…

Многомиллионное крестьянство, численно быстро возрастающий рабочий класс, десятки тысяч так называемых «разночинцев»-интеллигентов, пролетариев умственного труда, — вот каковы были зреющие силы второй, подлинно-демократической России.

80-е годы, в которые Мичурин начинал свою научную работу, М. Е. Салтыков (Щедрин) охарактеризовал так: «Ясно, что идет какая-то знаменательная внутренняя работа, что народились новые подземные ключи, которые кипят и клокочут с очевидной решимостью пробиться наружу. Исконное течение жизни все больше и больше заглушается этим подземным гудением»[6].

Питомец русской рязанской деревни, проведший все детство и большую часть своей юности бок о бок с тружениками полей — крестьянами, Мичурин, всю свою жизнь трудившийся и творивший для народа, был одним из ярчайших представителей новой науки, которую с полным основанием можно назвать революционной. В свое время Маркс говорил, что социалистический переворот будет связан с превращением науки доктринеров-схоластов в науку революционеров. Мичурин оправдал это предсказание Маркса.

Когда Мичурин начинал свой путь, наука о природе носила по преимуществу описательный характер. Учение Дарвина, только что обнародованное, не было признано официальной наукой, считалось спорным, и лишь наиболее передовые умы принимали это учение как новую эру в развитии науки о природе.

Наука того времени и не дерзала поставить задачу преобразования природы в соответствие с нуждами и потребностями человека. Бесспорно, накоплено было немало ценных наблюдений, были описаны со всей тщательностью сотни тысяч животных и растительных видов, множество биологических явлений и фактов. Но на всем этом огромном богатстве человеческого знания лежала печать умиленного преклонения перед совершенством природы. Науку сковывал как бы страх перед попытками объяснить природу, разобраться в непонятном, в противоречиях…

А противоречий таких даже описательная наука при всей своей пассивности накапливала все больше и больше. Уже ко времени Ламарка (1744–1829) в результате многих палеонтологических находок была установлена смена биологических эпох в длительной истории Земли. В различных пунктах земного шара были обнаружены скелеты и кости давно вымерших позвоночных животных, раковины и отпечатки низших беспозвоночных организмов, отпечатки и окаменелости давно переставших существовать растительных форм.

Палеонтологическая наука, наука об ископаемых формах, убедительно говорила об изменчивости видов, о замене одних видов другими, более совершенными.

— Было время, когда не было не только покрытосемянных цветковых растений, но даже и голосемянных, — одни лишь споровые: гигантские папоротники, хвощи, плауны… — так свидетельствовала палеоботаника, наука о древних растительных формах. — Больше того, было время, когда даже и споровых растений не было. В растительном мире происходило бесполое размножение организмов, простым делением…

Передовые умы XIX столетия не могли оставаться равнодушными к этому все более нараставшему, все более очевидному противоречию.

Сначала Ж. Б. Ламарк, а затем Чарльз Дарвин много потрудились над разрешением проблемы происхождения видов.

Ламарк, большой заслугой которого было признание взаимосвязи между внешней средой и формированием признаков, пытался объяснить происхождение видов — возникновение высших видов из низших — эволюционным путем, путем постепенного развития, так же как и впоследствии Дарвин.

— Почему у жирафа длинная шея? — ставил вопрос Ламарк.

И отвечал на этот вопрос так:

— Пальмы, листвой которых питается жираф, обладают высокой кроной. Чтоб дотянуться до этих высоко расположенных листьев, предки жирафа должны были упорно, настойчиво упражнять свою шею, дабы она могла достигнуть нужной длины…

Дарвин, более вооруженный фактами из области естествознания, по-новому осветил наблюдения, сделанные Ламарком. В качестве объяснения эволюции животного и растительного мира он выдвинул принцип естественного отбора.

Да, у предков жирафа шея была, вероятно, значительно короче, но и питаться им, повидимому, приходилось не таким обильным и полезным кормом, как листва пальмы. Но вот у некоторых особей шея оказалась несколько длиннее, чем у других. Это дало им возможность успешнее добывать себе пищу. Животные с короткой шеей, получая меньше питания, стали вырождаться, вымирать, а животные с более длинной шеей, лучше обеспеченные кормом, стали размножаться быстрее, все совершенствуя из поколения в поколение благоприятствующий