6 страница из 21
Тема
покоя вне могилы,

Там даже сон любви – больной, тревожный сон.


Случайность не творит, не мыслит и не любит,

А мы – мы все рабы случайности слепой,

Она не видит нас и не жалея губит;

Но верит ей толпа, и долго, долго будет

Ловить ее впотьмах и звать ее судьбой.


Повалит ли меня случайность та слепая?

Не знаю, но дай Бог, чтоб был я одинок,

Чтоб ты не падала, мне руки простирая…

Нет – издали заплачь, и – пусть толпа, толкая

Друг друга, топчет мой, ненужный ей, венок.

1866


Детское геройство

Когда я был совсем дитя,

На палочке скакал я;

Тогда героем не шутя

Себя воображал я.


Порой рассказы я читал

Про битвы да походы —

И, восторгаясь, повторял

Торжественные оды.


Мне говорили, что сильней

Нет нашего народа;

Что всех ученей и умней

Поп нашего прихода;


Что всех храбрее генерал,

Тот самый, что всех раньше

На чай с ученья приезжал

К какой-то капитанше.


В парадный день, я помню, был

Развод перед собором —

Коня он ловко осадил

Перед тамбур-мажором.


И с музыкой прошли полки…

А генерал в коляске

Проехал, кончиком руки

Дотронувшись до каски.


Поп был наставником моим

Первейшим из мудрейших.

А генерал с конем своим,

Храбрейшим из первейших.


Я верил славе – и кричал:

Дрожите, супостаты!

Себе врагов изобретал —

И братьев брал в солдаты.


Богатыри почти всегда

Детьми боготворимы,

И гордо думал я тогда,

Что все богатыри мы.


И ничего я не щадил

(Такой уж был затейник!) —

Колосьям головы рубил,

В защиту брал репейник.


Потом трубил в бумажный рог,

Кичась неравным боем.

О! для чего всю жизнь не мог

Я быть таким героем!

1866


Литературный враг

Господа! я нынче все бранить готов —

Я не в духе – и не в духе потому,

Что один из самых злых моих врагов

Из-за фразы осужден идти в тюрьму…

Признаюсь вам, не из нежности пустой

Чуть не плачу я, – а просто потому,

Что подавлена проклятою тюрьмой

Вся вражда во мне, кипевшая к нему.

Он язвил меня и в прозе, и в стихах;

Но мы бились не за старые долги,

Не за барыню в фальшивых волосах,

Нет! – мы были бескорыстные враги!

Вольной мысли то владыка, то слуга,

Я сбирался беспощадным быть врагом,

Поражая беспощадного врага;

Но – тюрьма его прикрыла, как щитом.

Перед этою защитой я – пигмей…

Или вы еще не знаете, что мы

Легче веруем под музыку цепей

Всякой мысли, выходящей из тюрьмы;

Иль не знаете, что даже злая ложь

Облекается в сияние добра,

Если ей грозит насилья острый нож,

А не сила неподкупного пера?!.

Я вчера еще перо мое точил,

Я вчера еще кипел и возражал; —

А сегодня ум мой крылья опустил,

Потому что я боец, а не нахал.

Я краснел бы перед вами и собой,

Если б узника да вздумал уличать.

Поневоле он замолк передо мной —

И я должен поневоле замолчать.

Он страдает, оттого что есть семья —

Я страдаю, оттого что слышу смех.

Но что значит гордость личная моя,

Если истина страдает больше всех!

Нет борьбы – и ничего не разберешь —

Мысли спутаны случайностью слепой, —

Стала светом недосказанная ложь,

Недосказанная правда стала тьмой.

Что же делать? и кого теперь винить?

Господа! во имя правды и добра, —

Не за счастье буду пить я – буду пить

За свободу мне враждебного пера!

1866


Муза

В туман и холод, внемля стуку

Колес по мерзлой мостовой,

Тревоги духа, а не скуку

Делил я с музой молодой.

Я с ней делил неволи бремя —

Наследье мрачной старины,

И жажду пересилить время —

Уйти в пророческие сны.

Ее нервического плача

Я был свидетелем не раз —

Так тяжела была для нас

Нам жизнью данная задача!

Бессилья крик, иль неудача

Людей, сочувствующих нам,

По девственным ее чертам

Унылой тенью пробегала,

Дрожала бледная рука

И олимпийского венка

С досадой листья обрывала.

Зато печаль моя порой

Ее безжалостно смешила.

Она в венок лавровый свой

Меня, как мальчика, рядила.

Без веры в ясный идеал

Смешно ей было вдохновенье,

И звонкий голос заглушал

Мое рифмованное пенье.

Смешон ей был весь наш Парнас,

И нами пойманная кляча —

Давно измученный Пегас;

Но этот смех – предвестник плача —

Ни разу не поссорил нас.

И до сего дня муза эта

Приходит тайно разделять

Тревоги бедного поэта,

Бодрит и учит презирать

Смех гаера и холод света.

1867

1870–1880-е годы

И. С. Тургеневу

Благословенный край —

пленительный предел!

Там лавры зыблются…

А. Пушкин


Невесела ты, родная картина!..

Н. Некрасов


Туда, в Париж, где я когда-то

Впервые, искренне и свято,

Любим был женскою душой…

Туда, где ныне образ твой,

Еще живой, мне свят и дорог,

Не раз стремился я мечтой

Подслушать милой тени шорох,

Поймать хоть призрака черты…


Увы! поклонник красоты —

Я ей страдальческую службу

Давно усердно отслужил

И прозаическую дружбу

В своей душе благословил.

Но где друзья? – друзей немного…

Я их не вижу по годам;

Подчас глуха моя дорога…

В разброде мы: я – здесь, ты – там.


Донашивать свои седины

Нам порознь суждено судьбой!..

Тебе – в объятиях чужбины,

Мне – в кандалах нужды родной.

Устал я, лег – почти что болен,

Своей работой недоволен;

Не бросить ли? не сжечь ли? – Нет!

В моем уединеньи скучном,

Замкнувшись в тесный кабинет,

Не чужд я мысли о насущном,

Забот и будничных сует…


Устал я… размышлять нет мочи, —

Не сплю… погас огарок мой…

В окно глядит и лезет в очи

Сырая мгла плаксивой ночи…

Осенней вьюги слышен вой…

И вот разнузданной мечтой

Я мчусь в Париж, туда, где свято

Впервые я любил когда-то

И был блажен – в последний раз!..

…………

Вот позднего досуга час…

Париж недавно отобедал,

Он все, что мог, изжил, изведал,

И жаждет ночи…

Чердаков

Окошки – гнезда бедняков —

Ушли под тучи в мрак печальный:

Там голод, замыслы, нахальной

Нужды запросы – бой с нуждой,

Или при лампе трудовой

Мечты о жизни идеальной.


Зато внизу – Париж иной,

Картинный, бронзовый, зеркальный;

Сверкают тысячи огней —

Гул катится по всем бульварам,

Толпа снует… Любуйся даром,

Дивись на роскошь богачей;

Вздохнув о юности своей,

Давай простор влюбленным парам…

……………


Вот дом – громада. Из сеней

На тротуар и мостовую

Ложится просвет полосой;

Из-под балкона, головой

Курчавясь, кажут грудь нагую

Шесть статуй – шесть кариатид;

Свет газовых рожков скользит

Кой-где по мрамору их тела;

Полураскрыв уста, оне

Прижались к каменной стене,

И никому до них нет дела…


Вот – лестница осаждена…

Идут, сгибаются колена,

Ступенек не видать – одна

С площадки мраморной видна

Тебе знакомая арена:

Звездятся люстры; их кайма

Из хрусталей, как бахрома

Из радужных огней, сверкает;

Раздвинув занавес, ведет

В громадный зал широкий вход,

И тесную толпу стесняет.


Толпа рассыпалась – и вот…

Шуршит атлас, пестрят наряды,

Круглятся плечи бледных дам —

Затылки, профили… а там,

Из-за высокой балюстрады,

Уже виднеются певцы,

Артисты-гении, певицы,

Которым пышные столицы

Несут алмазы и венцы.


И ты в толпе – уж за рядами

Кудрей и лысин мне видна

Твоя густая седина;

Ты искоса повел глазами —

Быть узнанным тщеславный страх

Читаю я в твоих глазах…

От русских барынь, от туристов,

От доморощенных артистов


Еще хранит тебя судьба…

Но – чу! гремят рукоплесканья,

Ты дрогнул – жадное вниманье

Приподнимает складки лба;

(Как будто что тебя толкнуло!)

Ты тяжело привстал со стула,

В перчатке сжатою рукой

Прижал к глазам лорнет двойной

И – побледнел… —

Она выходит…

Уже вдали, как эхо, бродит

Последних плесков гул, и – вот

Хор по струнам смычками водит —

Она вошла – она поет.


О, это вкрадчивое пенье!

В нем пламя скрыто – нет спасенья!

Восторг, похожий на испуг,

Уже захватывает дух —

Опять весь зал гремит и плещет…

Ты замер… Сладко замирать,

Когда, как бы ожив, опять

Пришла любовь с тобой страдать —

И на груди твоей трепещет…


Ты молча голову склонил,

Как юноша, лишенный сил

Перед разлукой…

Но – быть может —

(Кто знает?!) грустною мечтой

Перелетел ты в край родной,

Туда, где все тебя

Добавить цитату