2 страница
и стопка кассет, которые Джастин любил слушать еще несколько дней назад. Сейчас ему не хватало сил даже на это. Пол перевел взгляд на спящего сына. Его кожа была такой же белой, как постельное белье, как будто с нее сошли все краски. Глаза глубоко запали, но на голове золотился нежный пушок. Джастин дышал слабо, но равномерно.

Пол сел и прикрыл глаза. «К сожалению, вынужден вам сообщить…» Вот уже девять месяцев минуло с того дня, как педиатр приглушенным голосом и со скорбным лицом поведал ему результаты первого обследования крови. С тех пор Пол как помешанный прокручивал в голове эти слова. Неужели они никогда не перестанут отдаваться у него в ушах? Неужели он так никогда и не освободится от этого? Сможет ли он хоть когда-нибудь услышать что-нибудь другое? «К сожалению, вынужден вам сообщить…»

Но почему именно мой сын? В тот момент Полу захотелось наорать на врача, призвать его к ответу. Но вместо этого он молчал и слушал, что тот говорил ему об остром миелодийном лейкозе, гемоглобине, результатах обследования костного мозга и каких-то медицинских картах. Почему именно Джастин? Мередит как будто никогда не задавалась этим вопросом.

Облегчение доставляли короткие моменты пробуждения посреди ночи, пока Пол еще не успевал понять, что не спит. Тогда он садился на кровати, и умирающий Джастин казался ему продолжением некоего кошмарного сна. Все это не могло быть явью. У Джастина нормальная здоровая кровь и светлые кудряшки, а не этот едва заметный цыплячий пух. И спит он на своей кровати, в детской. На какое-то мгновение Полу становилось легко и радостно, как никогда в жизни. Но тем страшнее был момент возвращения в кошмарную реальность.

Где была Мередит, почему не с ними? Должно быть, в самолете. Летела на высоте 12 000 метров где-нибудь над Индией или Пакистаном. А может, Казахстаном или Узбекистаном, смотря по тому, какое курс взял на этот раз самолет до Лондона.

Мередит сказала, что это очень важная конференция. Речь пойдет о новой стратегии Банка Китая. О миллионных инвестициях. Как руководитель Гонконгского отделения, она не могла пропустить такое. Она будет в Европе два, самое большее три дня. Врачи уверили ее, что до конца этой недели смогут поддерживать состояние Джастина стабильным. Кроме того, ему кололи морфий, и он спал почти круглые сутки. Поэтому Мередит полагала, что он все равно ничего не заметит. В этот момент она посмотрела на Пола, их взгляды встретились впервые за долгое время. Должен ли он был ей возразить? Объяснить, что Джастину совсем не безразлично их присутствие? Что он прекрасно чувствует, когда отец или мать берут его за руку, гладят по голове, говорят с ним, даже если его тело никак на это не реагирует? Поэтому за последнюю неделю Пол почти не покидал этой комнаты. Дремал в раздвижном кресле, которому не хватало как минимум десяти сантиметров, чтобы в нем можно было спать. Поэтому он читал вслух, пел колыбельные или рождественские песни – все, что угодно, пока не начинал отказывать голос. Но переубедить Мередит было невозможно. Она для себя все решила и теперь не ждала от него даже понимания.

Чем хуже становилось Джастину, тем больше она работала. Пол где-то читал, что это типичное поведение родителей в подобных ситуациях. Нетипичным было, что в данном случае в работу уходила мать. Через два дня после объявления диагноза она неожиданно улетела в Токио, а потом все чаще курсировала между Пекином, Шанхаем и Гонконгом. Ужины с клиентами после долгого рабочего дня нередко затягивались до полуночи. Поначалу она искала у Пола понимания, жаловалась, как бывает тяжело и как, уже сидя в самолете, она вскакивает с кресла и опускается в него снова, с трудом подавляя желание остаться.

Так продолжалось вплоть до последнего приступа, два месяца назад. Потом все надежды были потеряны, и Мередит больше ни о чем не спрашивала и ничего не пыталась объяснить. Она просто держала Пола в курсе. Иногда ему казалось, что она поставила на сыне крест. Как на обанкротившемся предприятии, чью бухгалтерию она досконально изучила, прежде чем прийти к выводу о полной его безнадежности и о том, что любые дальнейшие инвестиции будут означать не что иное, как бесполезную трату денежных ресурсов. Ресурсов, которые нужны на другое.

В детском онкологическом корпусе они наблюдали два типа супружеских пар. Одни еще смотрели друг другу в глаза. Болезнь ребенка сплотила их, и теперь оба жили единым страхом, единым отчаянием и чувством вины. Такие цеплялись друг за друга, придавали друг другу силы. Другие скользили по коридорам, как тени, опустив головы. Они избегали смотреть друг другу в глаза, потому что не желали видеть отражение собственного страха, озлобленности или горя. Таких болезнь разделила. Они умолкли перед лицом смерти, отвернулись от мира, ушли в себя. Как будто надеялись спрятаться от боли.

Пол и Мередит Лейбовиц принадлежали к числу последних.

Вот и три дня назад, приняв самое тяжелое из возможных решений, они не имели силы ни искать друг у друга поддержки, ни просто посмотреть друг другу в глаза. Так и сидели рядом, отвернувшись, как чужие. Врачи не оставили им никакой надежды. Последний приступ, случившийся шесть недель назад, был настолько неожиданным, насколько и сильным. Раковые клетки распространялись со скоростью взрывной волны. Последние два блока химиотерапии не дали результата. Медикам больше нечего было противопоставить болезни. Теперь речь шла о том, чтобы по возможности уменьшить страдания Джастина. А также о том, стоит ли продлевать ему жизнь любой ценой. Возможности для этого имелись. Врачи говорили об интенсивной терапии и аппарате искусственного дыхания. Все это позволило бы оттянуть время на неделю, возможно, на две. Никаких проблем для современной медицины.

«Мы исходим из того, что вы пойдете на это, мистер и миссис Лейбовиц».

Мередит не отвечала. Она сидела неподвижно, прикрыв глаза.

Доктора перевели взгляды на Пола. Они ждали его решения.

«Вам что-то непонятно? Объяснить еще раз?»

Мередит молчала. Пол тряхнул головой.

«Так мы переводим Джастина в отделение интенсивной терапии?»

Пол снова тряхнул головой.

«Нет?»

– Нет, – услышал он свой голос.

Нет. Он принял решение. Мередит не возражала.

Где-то в начале третьего – точное время доктор Ли определил позже – сердце Джастина перестало биться.

В последний раз медсестра заходила в палату около часа дня. Забрала суп и чай, которые принесла в двенадцать и которые уже успели остыть, нетронутые. Пульс у мальчика едва прощупывался, хотя и был равномерным. Сестра поправила капельницу и катетер, проверила,