Чаще всего помещики не забирают у крестьян ничего, кроме «гериота». Это традиционная дань – лучшая голова скота или самый ценный предмет движимого имущества, который после смерти крепостного его наследники обязаны отдать лорду. Но, как скажет вам один старый аббат, который лучше разбирается в законодательстве, чем в дипломатии, с юридической точки зрения его крепостные «не владеют ничем, кроме собственных животов». Этот же аббат вполне может насыпать еще больше соли на раны вилланов, напомнив, что им запрещается покидать территорию усадьбы больше, чем на день. Если владелец продаст землю, то продаст вместе с ней и крепостного с семьей. Более того, у крепостных нет права представать перед королевским судом – судить их могут только в поместных судах. В некоторых поместьях лорд даже имеет право казнить провинившихся.
Но это еще не самое худшее. Помещик имеет право вмешиваться в брачные дела крепостных. Если крепостной разрешит своей дочери (подразумевается, что она тоже несвободна) выйти замуж за жителя другого поместья, то он обязан заплатить лорду штраф, компенсирующий потерю новых поколений крепостных. Если вдова через несколько месяцев после смерти первого мужа не вышла замуж снова и землю помещика из-за этого некому возделывать, то ей прикажут выбрать себе трудоспособного мужа до следующего заседания суда – то есть в течение нескольких недель. Если она так и не выйдет замуж, то бейлиф или мажордом выберут ей мужа сами. Если они откажутся вступать в брак, их оштрафуют; если и после этого откажутся, то обоих посадят в тюрьму и продержат там, пока они не согласятся. Брак по сговору родителей по сравнению с этим покажется благословением небес. Думаю, я не преувеличу, сказав, что некоторые аспекты жизни крепостных покажутся вам отвратительными.
Крепостной может избавиться от рабского положения двумя способами. Первый – лорд сам его освободит. Второй – побег. Если крестьянин сбегает в город и живет там год и один день, то официально становится свободным. Естественно, при этом он лишается всей собственности, которой владел в поместье, а его ближайшего родственника мужского пола оштрафуют. Если он женат, то его жену и детей выгонят из дома, а все имущество семьи конфискуют – так что женатые мужчины сбегают редко. Если они и пытаются, то жены обычно следуют за ними и силой возвращают обратно. Кроме того, стоит помнить, что свободному человеку не всегда живется лучше, чем его кузенам-крепостным. Если он даже владеет каким-нибудь ремеслом, то у него нет ни инструментов, ни денег, чтобы открыть собственное дело. Большинству беглых нечего продать, кроме своего труда, а он очень дешев. Но благодаря беглым крепостным – обычно младшим сыновьям, надеющимся заработать, – население города постоянно держится на одном уровне. Бедняки в трущобах умирают от недоедания, травм и болезней, но им на смену нескончаемым потоком приходят молодые люди, живущие в дешевых тесных комнатках и кое-как сводящие концы с концами, работая в опасных и неприятных условиях.
Не меньшая разница в богатстве и статусе, чем между крепостными в поместье (у кого-то есть больше 30 акров земли, у кого-то всего один-два), есть и среди франклинов и йоменов (свободных земледельцев). На вершине иерархии находятся те, кому удалось получить во фригольд достаточно земли, чтобы обеспечить семью, – они даже в состоянии нанимать работников, которые помогают им обрабатывать землю. Еще у них может быть несколько слуг. Но даже внутри этой группы есть различия. Выше всех – те, кто арендует у лорда поместье целиком и управляет им, словно они сами помещики. После Великой чумы так случается довольно часто: лорды с удовольствием избавляются от рисков, связанных с управлением поместьями, отдавая их в аренду за фиксированную плату[16]. Франклины, арендующие поместья, размывают границу между дворянством и крестьянством, женясь на дочерях эсквайров. Человека, который сам назначает бейлифа, имеет слуг, родственников среди джентри и председательствует в поместном суде, уже трудно назвать крестьянином.
Большинству свободных крестьян, впрочем, живется хуже, чем арендаторам поместий. Как и у крепостных, у них редко есть хотя бы виргата земли на общих полях. Они, очевидно, не могут возделывать все 30 акров сразу – треть нужно оставлять под пар, – так что приходится себя обеспечивать с оставшихся 15 или 20 акров. В урожайный год у них даже останется определенный избыток, в неурожайный им придется довольно трудно. У вольных крестьян бывают и другие права, например пасти скот на пастбище лорда или собирать дрова в лесу, но когда случается сразу несколько неурожайных лет подряд, фригольдерам приходится туго. Особенно плохо – тем, у кого меньше восьми акров (а это почти половина всех свободных крестьян). В самые ужасные годы (например, во время Великого голода 1315–1317 годов) крепостные крестьяне жили даже лучше, чем вольные. В таких обстоятельствах ничего не остается, кроме как продать имущество более богатому франклину и наняться батраком.
По всем вышеописанным причинам, когда вы приедете в деревню на лошади, увидите, как жена одного крестьянина, наклонившись над забором, болтает с другой, и подумаете, как здесь все красиво и гармонично, не забывайте, что вы не видите ни неравенства, ни напряжения, ни страхов. К трем или четырем семьям, из которых чаще всего выбирают местных чиновников (мажордома, присяжных, сборщиков десятины, дегустаторов эля, констебля и ответственного за изгороди), вряд ли очень хорошо относятся те, кто больше всего пострадали от их обвинений в поместном суде. Некоторые семьи считают себя выше других, потому что те – крепостные или кто-то из них нанялся слугой. В большинстве деревень местного помещика либо уважают, либо ненавидят. Общая идея, особенно в начале века, состоит в следующем: чем жестче помещик (будь он хоть аббатом, хоть рыцарем) относится к арендаторам земли, тем больше его будут бояться и уважать. В целом крестьяне действительно уважают помещиков. Это вовсе неудивительно: крепостные обязаны своему лорду всем: и землей, и средствами к существованию, а во время сбора урожая и на Рождество он устраивает пир для всех. Крестьяне очень редко грабят дома и угодья помещиков.