Каждый вечер, около семи часов, начинались звонки в дверь. Мама открывала и видела радостно улыбающихся людей, которые весело восклицали примерно одно и то же:
– Добрый вечер, как дела? Ты меня не узнаёшь? Я – Мип из Гааги. В последние годы я так часто о вас думала, ты просто не поверишь!
Это звучало бы до крайности смешно, если бы не было так грустно. Выяснялось, что родители Михиля действительно когда-то встречались с этой Мип у общих знакомых, которые в тот раз представили ее как госпожу ван Дрютен. Но, понимая, что эта голодная, изможденная старуха прошла пешком через всю страну в изношенных гимнастических тапочках, чтобы раздобыть в Оверэйсселе[2] несколько килограммов картошки для внуков, мама отвечала:
– Да, конечно, тетушка Мип – я могу вас так называть? – заходите, пожалуйста, расскажите, как жизнь!
И «тетушке Мип» предлагали тарелку горохового супа, местечко у карбидной лампы и возможность выспаться – на кровати или брошенном на пол матрасе.
Поздоровавшись со всеми, кто сидел в комнате, Михиль кивком попросил маму выйти за ним на кухню. Чтобы не блуждать по дому в кромешной тьме, он взял тот самый фонарик-жужжалку, которого ему так недоставало на улице, и принялся энергично сжимать и разжимать вставленную в рукоятку динамо-машину, отчего пальцы быстро устали и онемели.
– Мама, простите меня, пожалуйста, я разбил бутылку молока.
– Ой, ну как же ты так!
Михиль перестал жужжать фонариком и поднял светомаскировочную занавеску. За окном хоть глаз выколи.
– Вот видите, луны сегодня нет, а у меня не было с собой фонарика, – объяснил он.
Затем опустил занавеску и снова стал сжимать-разжимать динамо, чтобы хоть что-то было видно. Мама уже успела пожалеть, что упрекнула сына. Погладила его по голове. «Он выполняет поручения, совсем как взрослый, – подумала она. – В кромешной тьме идет на ферму за молоком, а ведь я на это, наверное, не решилась бы. И я же его еще и попрекаю!»
– Прости, Михиль, – виновато проговорила мама. – Это у меня само как-то вырвалось. Конечно же, ты не виноват. Я просто очень расстроилась, что теперь не удастся угостить кофе всех, кто у нас собрался.
«Угостить кофе» – это, конечно, громко сказано. Сейчас все пили суррогат – коричневый безвкусный напиток, который начинал отдаленно напоминать кофе, только если добавить горячего молока.
– Мне очень жаль, но я не могу сходить на ферму за новым молоком – уже девятый час, – покачал головой Михиль. – Посветите мне, пожалуйста, я вытащу осколки.
– Давай разберемся с осколками завтра. А сейчас доставай целую бутылку. Спасибо. Как же так получилось?
– Задел сумкой о столбик, недалеко от фермы ван Оммена. Налить молоко в кастрюльку?
– Давай я сама налью.
Михиль снова взял у мамы фонарик, и вскоре они вернулись в комнату с кастрюлькой молока, которое поставили греться на дровяную плиту. До войны ее топили углем, но теперь уголь кончился.
Выпив кофе, гости стали рассказывать о жизни в больших городах на западе страны. Голод, холод, страх перед арестами – вот о чём они говорили. Нехватка всего. Полная неуверенность в завтрашнем дне. У каждого был родственник, вынужденный скрываться от оккупантов, или друг, отправленный в концлагерь; многие лишились крова из-за того, что в их дома попали бомбы. Потом заговорили о положении на фронте, об американском генерале Паттоне[3], теснившем врага с запада, о потерях, которые, по слухам, немцы понесли на русском фронте.
А потом вспомнились и смешные истории. В народе поговаривали, будто Антон Мюссерт[4], лидер прогитлеровской нацистской партии в Нидерландах, был женат на своей тетушке. И вот менейр ван дер Хейден поведал, как в кино однажды показывали документальный фильм. Когда на экране показался Мюссерт, в зрительном зале кто-то воскликнул:
– Антон!
А из последних рядов послышался тоненький голосок:
– Что, тетя?
Все, кто сидел в комнате, от души хохотали над этим рассказом. А дядя Бен спросил:
– А вы слышали анекдот о том, как Геринг, Геббельс и Гитлер поспорили, кто дольше сможет пробыть в одной конуре со скунсом? Первым в конуру залез Геринг. Через пятнадцать минут выскочил бледный, едва сдерживая рвоту. Затем был черед Геббельса. Этот сдался через полчаса. И наконец в конуру втиснулся Гитлер. Через пять минут оттуда выпрыгнул скунс.
После всех горестей и тягот прожитого дня собравшаяся в доме компания была рада посмеяться над подобными бесхитростными шутками.
Карбидная лампа почти погасла. Со свечными огарками в руках гости разбрелись по своим спальным местам. Михиль проверил, лежат ли в ящике у плиты лучинки для растопки, чтобы утром было чем быстро разжечь огонь. Фонарик остался у мамы, а свечи́ он не нашел, поэтому на ощупь поднялся в свою комнату на чердаке, разделся и нырнул в постель. Издалека донесся рокот самолетного мотора.
«Это Ринус де Рат, – подумал Михиль. – Надеюсь, сюда он не прилетит».
Потом заснул и уже ни о чём не думал всю эту тысяча шестьсот одиннадцатую ночь немецкой оккупации.
2
10 мая 1940 года, когда немецкая армия по приказу фюрера Адольфа Гитлера вторглась в Нидерланды и Бельгию, Михилю было одиннадцать лет. Он хорошо помнил, как по радио одно за другим передавали тревожные сообщения: первый десант был сброшен над аэродромом Ипенбург («Повторяю: Ипенбург»), второй – над аэродромом Ваалхавен («Повторяю: Ваалхавен»). Весь тот день через деревню, где жил Михиль, шла нидерландская конница. Солдаты-кавалеристы, с виду совсем не воинственные, обменивались шутками с местными девушками. Глядя на них, мальчик решил, что война – это что-то веселое и увлекательное и будет здорово, если она закончится еще не скоро.
Об этой мысли он потом очень жалел. Первые сомнения появились уже через пять дней. Нидерландская армия сдалась в неравной борьбе. Услышав об этом по радио, папа побледнел и вышел из комнаты, а мама заплакала. Потом все соседи стали тревожиться о парнях, призванных перед войной в армию. Всего из их деревни забрали четырнадцать человек. Восемь ребят вскоре сообщили, что живы-здоровы. Спустя несколько дней подали о себе весть еще трое. Однако о судьбе трех оставшихся солдат никто ничего не знал.