— Ну? Очень смешно?
Никто не испугался:
— Андрей Маркович! Андрей Маррркович! А фамилия?!
Надюшка, младшая, недавно победившая «р», старалась больше всех. Раскатисто и звонко, очень похоже на зверррский будильник, с которым у Андрея была война в детстве — уже тогда он не понимал и не принимал посягательств на свое и только свое время. Тот будильник и сейчас еще живой, тикает где-то на чердаке в загородном доме.
— На что собирали, опять на похороны? — Инна появилась в дверях, нагнулась и обняла дочку за плечи. — Не понимаю, они читать не умеют?
— Они?.. смеешься, откуда? Нет, вроде бы на какой-то асфальт. Ты готова?
— Ничего-ничего, тебе полезно напомнить.
— Напомнить что?
— Границы твоей всемирной писательской славы. Да, я уже.
Она была в белом костюме и с босыми ногами; то есть нет, не босыми, в телесных колготках, но на вид почти то же самое. Узкие ступни несуществующего в природе, если не считать детских магазинов — Андрей был в курсе, поскольку это уже тринадцать лет как стало его проблемой, — тридцать четвертого или даже тридцать третьего с половиной размера. Такая смешная, когда без туфель. Девчонка.
— Пап, а можно я тоже с тобой?
— И я!
— И я!!!
Жена обернулась от зеркала и пошла на переговоры, что было с ее стороны ошибкой:
— Что вы будете делать в аэропорту?
— Хорошо себя вести!
— Слушаться!
— Смотреть на самолеты!
Пришлось вмешаться:
— А тебе, Фил, вообще на английский, и, по-моему, ты уже опаздываешь. Бегом!
— А нам с Надей не надо на английский!
— Мария!..
Андрей сделал грозный вид, дочурка в ответ сделала вид, будто впечатлилась. Потупила громаднейшие, каких больше не было ни у кого (считая и фамильные портреты по обеим линиям, и все остальное человечество), глазищи — и круто сменила вектор:
— А что ты нам привезешь?
— Надо подумать. Во-первых, новых книжек…
— А еще?
— Нет, Инка, ты слышала? Книги как таковые их уже не устраивают. Хорошо, сейчас подумаем, чего оттуда привозят… Леденцов в виде мишек и печенья из «Склянки», миндального с безе, как в прошлый раз, идет?
— Уррра-а-а!!!
— А ты скоро вернешься?
— Через три дня. Филипп, я серьезно, давай быстрее. Это твое время!
— Ага. Пока, пап.
Они с сыном синхронно подняли ладони, и тот улетучился за дверь мгновенно, оставив за собой движение воздуха, изображаемое цветными завитками в старых американских мультфильмах. Он не опоздает, с чувством спокойной уверенности отметил Андрей. Мой сын давно уже никуда не опаздывает.
— Могли бы подвезти, — Инна озабоченно свела брови, прислушиваясь к удаляющимся гулким шагам вприпрыжку. — Там две дороги переходить.
— Ему одиннадцать лет. Поехали. Девчонки, хорошо себя вести, слушаться маму и Елену Ивановну и…
— Не разбрасывать время!
— Правильно.
Няня проявилась в прихожей незаметно, в нужный момент — когда он уже отпустил расцелованную Марию и чмокнул Надюшку в трогательный кнопочный носик, а Инна обула туфли и завязала шарф, — только такие люди, ненавязчивые и точные, и работали в его доме. В доме, где все всегда происходило вовремя и без напряжения, а внешний веселый сумбур, сбивавший с толку посторонних, только подчеркивал внутренний порядок, рассчитанный по мгновениям.
Андрей передал маленькую ей на руки, подхватил на плечо рюкзак (никогда он не брал с собой много вещей, даже на зарубежные ярмарки, шокируя от-кутюрных издательских дам своими регланами и джинсами), и они с Инной вышли на лестничную площадку, всю в гигантских лианах, агавах и фикусах. Далеко не вся растительность, разводимая женой, помещалась в их шести комнатах, и личные Инкины джунгли, как и в природе, понемногу захватывали сопредельные территории.
— Опять, — присела на корточки, просунула руку под кожистые листья и вытащила окурок в брезгливой щепотке. — Ну как им не стыдно?
— Им стыдно. Иначе валялся бы на полу.
— Андрей… ну вот зачем нам?..
— Давай это обсудим, когда будет время.
Инна что-то хотела ответить, и он даже знал, что именно, не в первый раз она заводила и не в последний, — однако не озвучила, только недовольно шевельнула надутыми губками и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице: маленькие ноги, звонкие каблучки, гулкое эхо. Когда я спущусь, она будет ждать у машины, вытирая салфеткой пальцы после аккуратно выброшенного в контейнер окурка, улыбаться и не заводить разговоров в неположенное время.
Ладно, сейчас догоню. Я тоже умею и люблю нестись вниз сломя голову, прыгая через несколько ступенек и хватаясь за перила, чтобы не заносило на поворотах.
Подошел лифт и бесшумно раздвинул зеркальные двери.
*
Самолет взлетел.
С опозданием на пятнадцать минут, на те самые, что они проторчали в пробке — пятница, выехать из города невозможно, почему он, Андрей, не сделал поправку на это? — и которые Инна все-таки употребила на очередной разговор про пустующий девять месяцев в году загородный дом, где они давно могли бы жить безо всяких лестничных площадок, теток со сбором денег и соседей с их окурками в цветах. И дышать чистым воздухом. И возить детей в школу и на занятия, а потом забирать их оттуда, не дергаясь по поводу. И самим — последний аргумент он слышал впервые и навел резкость, восхитившись, как чудесно она, его умная женушка, использует против него его же собственный любимый арсенал, словно подвернувшийся под руку старинный клинок с ковра на стене, — планировать свою жизнь и свое время!
Если б она могла, то жила бы не просто за городом — а в своем собственном, отдельном и герметичном пространстве, в задраенном отсеке, в личном мире-капсуле. Где ничего бы не происходило, не менялось и не двигалось. Где я каждый раз, возвращаясь из литературных поездок, заставал бы ее точно такой же — молодой и стройной, неправдоподобно окруженной нашими детьми, смеющейся, с маленькими руками по локоть в земле, понятия не имеющей о том, что делается там, во внешнем и общем для остальных людей мире, — и так всю жизнь. Инка была бы счастлива.
Он тоже был бы счастлив и знал об этом. На женщине, которая при каких-либо обстоятельствах (он и гораздо менее значимые вещи всегда в деталях просчитывал наперед) могла бы перестать быть интересной и желанной, попросту не стоило бы жениться.
Все, понятно, упиралось в детей.
В точке их главного и глобального разногласия, беспрецедентно затяжных переговоров и невозможного, на посторонний взгляд, компромисса пробка наконец сдвинулась с места, и жена сосредоточилась на дороге. К счастью, она принадлежала к уникальному, вымирающему под гнетом естественного отбора подвиду женщин, способных заниматься в конкретный промежуток времени только чем-то одним.
Они успели, как успевали всегда, и теперь самолет набирал высоту, а внизу раскинулся город, красивый, как и любой — честное слово, я достаточно их повидал — любой город в мире, если смотреть на него отсюда, в иллюминатор, по-мальчишески