– Верно, – согласилась за ее спиной воронья женщина. Позже она назовет свое имя. А еще позже Рацлаве расскажут, что история Совьон давно обросла легендами. Никто не знал, откуда она пришла и зачем, лишь как-то вечером появилась в Медвежьем зале и положила свой меч под ноги черногородскому князю. Неизвестно, что было дальше. Одни говорили, ее заставили сразиться с огромным горным медведем, похожим на того, что скалился со знамен Мариличей. Другие – ей велели дать бой дружинникам, и Совьон одолела всех, кроме княжьего любимца Тойву.
– Нам следует поторопиться.
Рацлава выдохнула и отвернулась от Шестиликого столпа. Потерла покрасневшие от мороза костяшки пальцев и закуталась в мягкое покрывало – она никогда не касалась такой дорогой ткани. И у нее никогда не было таких платьев – расшитых тонкими нитями, с рядом пуговиц от груди до подола. С длинными, почти до самой земли рукавами. Не было и украшений дороже приданого всех ее сестер.
Совьон шагнула к Рацлаве, но замерла прежде, чем взяла за руку. Она неосознанно протянула пальцы и дотронулась до костяной свирели, висевшей у нее на кожаном шнурке. И тут же осеклась.
– Извини. – Совьон сжала пальцы в кулак. – Это твоя вещь? Она очень… необычная.
Рацлава вздрогнула бы меньше, если бы Совьон раскроила ей грудь и вытащила сердце. Не помогло даже маковое молоко: ладони намокли, а в горле застрял шершавый ком.
– Моя, – выдавила девушка. – Единственное, что мне оставили.
Совьон подсаживала ее на большого хрипящего коня, а Рацлава, пусто глядя в затянутую туманом даль, не понимала, почему кожа воительницы показалась ей мертвенно-холодной. Словно железо.
– До меня доходил слух, что черногородскому воеводе понравилась твоя игра на свирели, – уронила Совьон, ставя ногу в стремя. И заметила, что Рацлава тут же вцепилась в холку грозного вороного. – Видимо, это было правдой.
…Чего пастушья дочь боится больше, чем дракона?
Трудно было найти коня быстрее и выносливее, чем страшный, с отрезанными губами, верный спутник Совьон. Он легко, будто не чувствуя на себе никакой ноши, взобрался на холм, к каравану из повозок и вьючных лошадей – они были нужны не только на случай, если чья-то лошадь охромеет. В горах телега с припасами могла сойти с пути и сорваться в пропасть. Ее могло накрыть обвалом. Провизию не стоило держать в одном месте – и так же Оркки Лис думал о сокровищах.
Еще в Черногороде Тойву пригрозил отрубить пальцы всякому, кто рискнет к ним прикоснуться. Но на первой ночной ставке Оркки Лис залезет в телегу и перенесет часть дани в тюки с едой. Тойву, конечно, узнает об этом следующим утром. И Оркки, конечно, останется с целыми пальцами.
Драконью невесту вернули в ее повозку, к старухе-рабыне из Пустоши, и предводитель удовлетворенно кивнул Совьон. Женщина задумчиво сжимала и разжимала ладонь, а ее вороной конь фыркал и опускал тяжелые копыта на тонкие, местами пожелтевшие травинки и затвердевшую землю.
– Кто она такая?
– Дочь Вельша с Мглистого полога. – Тойву, подбоченясь, смотрел вдаль. Тем временем Оркки отстал от него, чтобы ехать вровень со своими людьми, и Совьон воспользовалась случаем.
– Что за Вельш?
– Пастух, женившийся на дочке мельника. Он сильно задолжал кому-то в Черногороде – его сыновья приехали расплачиваться и взяли Рацлаву с собой.
Придерживая поводья одной рукой, Совьон погладила клюв беспокойно трепыхнувшегося ворона.
– Зачем ее увезли так далеко от дома? Она же слепа.
– Слепа, – согласился Тойву. – Говорят, она сильно заболела, еще в младенчестве, и потеряла зрение. А дело было в голодную зиму. – На этих словах Совьон прикрыла глаза. – Мать отнесла ее в лес, и – нет, не спрашивай меня, почему она выжила. Никто не знает. Девки при княгине щебечут, что к порогу ее принесли волки. А Оркки настаивает, что не выдержал кто-то из ее семьи.
– Ты не ответил на вопрос, – оправившись, спокойно заметила Совьон. – Зачем братья привезли ее в Черногород?
Мужчина вздохнул и запустил пальцы в гнедую конскую гриву.
– Тот купец, которому задолжал пастух с Мглистого полога… Пошли слухи. О том, что в его доме живет девушка и из ее свирели песнь льется, как из соловьиного горла.
– Купец простил Вельшу долг?
– Доплатил, и Рацлава осталась жить у него.
Совьон вскинула широкую рассеченную бровь, хотя и не выглядела слишком удивленной.
– Ее братья были рады.
– О да. – Тойву похлопал коня по шее. – Ведь они этого и добивались. Позже наш старый, закаленный в боях воевода пустил слезу, слушая ее. И я тоже ее слышал – за ночь до того, как девушка вошла в Божий терем.
Совьон выжидающе смотрела на него, и предводитель невесело рассмеялся.
– Я, – Тойву облизнул губы, – остался разочарован. Красиво, но не настолько, чтобы сойти с ума. Уверен, в одном только Черногородском княжестве можно найти сотню куда более искусных пастушков. – Он криво улыбнулся и продолжил вкрадчивым полушепотом: – Так скажи мне, Совьон, кого мы везем Сармату? Одаренную деву или ведьму?
Повисло молчание, и наконец Совьон покачала головой.
– Я не знаю, – ответила она. – Я не знаю… Драконья невеста не ведьма и, похоже, не слишком одарена, но…
Новое молчание нарушали лишь скрип мерзлой почвы под копытами и колесами да разговоры людей за спиной.
– Ладно. – Тойву уверенно повел плечами. – Кем бы она ни была, к зиме она окажется в чертогах Сармата, и пусть боги решают ее судьбу.
– Пусть боги решают, – согласилась Совьон и вскинула лицо к небу.
Белесый луч солнца мазнул ее по синему полумесяцу на скуле.
Песня перевала
II
Рацлава сидела в повозке, когда ее пальцы снова начали кровоточить. Прежде чем девушка поняла это, она испачкала платье на коленях – багряные, княжьего цвета капли растеклись по витиеватому узору, вышитому серебряными нитями, хотя Рацлава не видела ни багрянца, ни серебра. Раньше ее одежды часто бывали в крови, и сестры говорили, что даже на выстиранных юбках и рукавах оставались побледневшие алые пятна.
– Матушка. – Она провела рукой над бровями, будто пыталась скинуть невидимую пелену. – Пожалуйста, помоги мне.
Старуха делила с ней повозку и обязывалась исполнять любую ее прихоть. Жилистая, желтокожая, как и многие жители Пустоши, Хавтора, дочь Ошуна, прятала голову под шерстяным шафранным покрывалом и заплетала седые и жесткие, словно проволока, волосы в два пучка на затылке. Ее сухие руки покрывали веточки красных татуировок, а шею окольцовывал широкий рабский ошейник.
– Вих шарлоо, – промурлыкала она, поглаживая пальцы Рацлавы. – Я позабочусь о