Окно плавно поехало вверх, словно этой короткой репликой инцидент был исчерпан, и Митя успел разглядеть только, что владелица неприятного голоса в машине не одна – за ее спиной в сумрачном салоне Мерседеса мелькнул сухой желтоватый профиль, золотые очки и брезгливый тонкий рот, а потом зеркальное стекло закрылось и всё исчезло. Но через мгновение тяжелая дверца распахнулась, женщина выбралась из машины, с равнодушным неодобрением оглядела разнородную толпу, как школьников, попавшихся с сигаретой в туалете, и, очевидно, сразу потеряла интерес ко всем, кроме лейтенанта.
– Ну и что здесь происходит? – спросила она, обращаясь только к старлею, скрестила руки на груди и ждала ответа, как человек, убежденный, что объяснения последуют незамедлительно.
Несмотря на усталый взрослый голос, она оказалась довольно молодая, лет тридцати пяти, максимум – сорока. Крупная, с короткими светлыми волосами и тяжелым лицом женщины, которая знает, что некрасива, и не собирается этого скрывать. Дорогой брючный костюм – скорее атрибут статуса, чем кокетливый аксессуар, – сидел на ней внатяг.
– Э, – начал старлей и умолк, явно ожидая поддержки.
– Поезд у нас с Киевского, – тут же предложил один из здоровяков.
– Час уже стоим! – крикнули из автобуса.
– Я ветеран труда, – пожаловался старичок.
Вероятно, чиновничья харизма все-таки оказалась мощнее полицейской, потому что о взмокшем измочаленном старлее немедленно забыли. Требования и жалобы посыпались было снова, адресованные теперь только женщине из Мерседеса, но она скривилась и подняла руку, как дирижер, утомленный плохо сыгранным оркестром, и в наступившей почтительной тишине задала молодому лейтенанту еще один вопрос:
– То есть информации у вас нет, правильно я понимаю?
Старлей виновато замотал головой.
– А где ваша машина?
Он махнул рукой куда-то в хвост бесконечной колонны.
– Так, – сказала женщина-Мерседес. – Значит, вот что нужно сделать…
Но договорить не успела, потому что слова ее перекрыл какой-то новый шум, необъяснимый и сложный, как будто составленный из множества отдельных звуков. Досадливо хмурясь, она огляделась, ища источник, который явно находился где-то впереди, у выезда, а следом прислушались и все остальные – и те, кто стоял в проходах, и сидящие в машинах, и, наконец, даже запертые в автобусе пассажиры. По рядам замерших автомобилей прошла едва заметная рябь, какая бывает перед тем, как пробка тронется с места. Захлопали дверцы, заурчали двигатели, вспыхнули габаритные огни. Шестерка донецких строителей резво грузилась в синий минивэн, старенький ветеран труда припустил к своей Ладе Калина.
– Поехали, что ли? – нервно спросил Кабриолет. – Черт, говорил же я…
– Погоди, – сказал Патриот.
Оба они, как и все остальные, смотрели вперед и мотоцикл увидели одновременно. Вернее, сначала в кривую трубу тоннеля ворвался визг покрышек и пронзительный рев мотора, а потом уже выпрыгнул он сам – стремительный, хищный, ярко-желтый, с затянутым в кожу седоком, – и понесся прямо на них, опасно кренясь и лавируя между тесными рядами автомобилей, сдирая краску с бортов и ломая зеркала. Не обращая внимания на вопли владельцев пострадавших машин, он мчался – и это было совершенно необъяснимо – в обратную сторону, к въезду. Секунда – и он исчез, растворился в бетонной кишке, а следом с небольшим опозданием втянулся и звук мотора, и на мгновение воцарилась потрясенная тишина. А потом женщина из автобуса закричала:
– Ой, смотрите! Смотрите, там!..
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 00:23
Людей было много. Они хлынули из-за того же поворота, что и желтый мотоцикл, и сразу заполнили все пространство между рядами, как вода в трубе. Сначала казалось, что они бегут молча, но скоро стало ясно, что этот невнятный далекий гул, возникший пятью минутами раньше, и есть они, состоит из топота ног, дыхания и множества голосов. Издалека слов еще нельзя было разобрать, но захваченный волной кусок тоннеля метр за метром оживал и вскидывался, как флешмоб на спортивной трибуне. Люди выскакивали из машин, тащили вещи, подхватывали на руки детей и вливались в поток, одновременно и замедляя его, и усиливая.
Как ни странно, никто из наблюдавших за приближением толпы почему-то не двигался с места, словно прежде, чем поддаться панике, нужно было дождаться хоть какого-то объяснения, увидеть источник своими глазами. Лица были одинаковые – растерянные и пустые, страх не успел пока на них проявиться, потому что импульс еще не передался, как будто действовал только на близком расстоянии. Именно с такими лицами, наверное, смотрят на атакующую армию, подумал Митя, удивляясь этой спокойной мысли. Или на цунами. Когда на тебя летит волна высотой с пятиэтажный дом, бежать все равно уже поздно, можно только смотреть.
– Что там, господи, пожар, что ли? – вдруг спросила какая-то женщина.
И тогда только морок рассеялся. Оцепенение спало, и первыми закричали люди в автобусе, затолкались и забегали, раскачивая тяжелую машину, застучали в стекло водителю. Наконец двери с шипением распахнулись, и четыре десятка освобожденных пассажиров высыпались наружу и заметались, пугая остальных.
– Пожар! – жалобно причитала женщина. – Сгорим же сейчас!
– Вода, вода пошла, мы ж под рекой! – подхватил другой голос.
Распахнулась одна дверца, за ней другая, и тесное пространство между автомобилями сразу вдруг заполнилось. Ни дыма, ни воды видно не было, и настоящий повод для паники по-прежнему оставался неизвестным, но после первого выкрика он стал уже не нужен. Кто-то волок сумки из багажника, кто-то сражался с застежками детского кресла, вытаскивая рыдающего младенца, рассыпался чей-то мешок с продуктами, и все кричали одновременно и неразборчиво. Но времени не осталось – толпа добралась и налетела с ревом и топотом, как вражеская конница, и две неравных группы людей столкнулись и перемешались. Сшиблись, топча друг друга, оскальзываясь на раскатившихся яблоках – не нарочно, а просто потому, что бегущие от начала тоннеля заразились страхом давно и к тому же знали реальную его причину, а те, кто попался им на пути, испугались только что и не успели еще взять нужный разгон.
Митя прижался спиной к горячему боку автобуса. В голове по-прежнему было пусто, почему-то подумалось только, что борт, наверное, очень грязный и майку придется выбросить. Он шагнул вперед, но его тут же толкнули в плечо, потом еще раз, под ноги ему попался растоптанный пакет с продуктами, он споткнулся и упал на колени, думая: очки, сейчас раздавят очки, – и едва успел поймать их, сжал в кулаке. Кто-то подхватил его под мышки, втащил за автобус и рывком поставил на ноги. Он вернул очки на место и увидел прямо перед собой красного мокрого Патриота, а за широкой патриотовой спиной – женщину-Мерседес и молоденького старлея. Кабриолета с ними не было.
– Спасибо, – сказал он хрипло.
Они стояли в узком промежутке между широкой мордой автобуса и Ладой Калиной, в которой