— Ты должна позаботиться о своём положении и о жизни ещё не рождённого ребёнка, которого носишь под сердцем.
— Разве это может быть оправданием? — отвечал пронзительным фальцетом Мондзабуро. — Если бы не сострадание Бэнкэя, меня бы уже не было в этом мире. Увы! Чтобы я жила, должна умереть Синобу…
Вдруг у Кондзо отвисла челюсть: они же все заодно! Точно! Этот Мондзабуро, лисья морда, ухмылялся у него за спиной с самой первой репетиции, они с Нарикомая всё время перешёптывались и пересмеивались. Договаривались о чём-то. Но за ниточки дёргает, разумеется, Яматоя. Он в театре важная шишка. Только Яматоя мог организовать такой крупномасштабный заговор, в который втянули даже рабочих сцены. Кунихиро, «адъютант» Кондзо, должен был сопровождать его до гримёрки, но в последнюю минуту его послали разбирать реквизит. Такое распоряжение мог отдать только человек уровня Яматоя. Дьявол! Но что толку дёргаться — сейчас всё равно ничего не исправишь. Через несколько минут его выход, и, похоже, он не состоится.
— Если тебе суждено жить, ты должна принять жертву Синобу и посвятить жизнь служению Будде в искупление того, что должно быть сделано. Какая ирония, что Синобу носит такое имя!
— Уйти от мира. Это как раз то, что мне следует сделать.
— В самом деле, несчастливое имя.
Из-за занавеса послышался голос: «Тоята вернулся!»
Кондзо в отчаянии закинул голову. Диктор наверху объявил его выход, даже не проверив, на месте ли он! Если актёра не видно за кулисами, надо же кого-то послать его искать! Или сам диктор должен… Дьявол! Его тоже втянули в заговор! Кондзо сделал несколько шагов, наткнулся на статую Дзидзо,[19] повалил её и сам упал. Дьявол! Костюм его был весь в пыли и пропитался потом. Нельзя в таком виде на сцену! А Нарикомая и Мондзабуро продолжали на сцене диалог. Похоже, им было весело. Ещё бы! Они же знали, что он в ловушке.
— Что такое? Тоята вернулся?
— А Синобу?..
— Тогда, пока дело не сделано…
— Мы должны держать всё, о чём говорили сегодня…
— …в секрете! — проговорили оба в унисон.
— С возвращением, Тоята!
Далее в тексте пьесы следовала ремарка: «Слышится кашель».
Выход Кондзо. Что делать?! Что делать?! Он как-то умудрился выдавить из себя:
— Кх-е-м!
Слышат они его? Итикава отчаянно барахтался в кучах бутафорского хлама, пока не наткнулся на стену аппаратной. Чёрт! Он бродит по кругу! Над ним сейчас как раз центральный сектор сцены. Уж теперь-то он не собьётся! Кондзо резко повернул назад и двинулся прямиком туда, где по его расчётам должна была находиться гримёрная. А Нарикомая и Мондзабуро тем временем продолжали развлекать публику:
— Синобу! Я слышала, мой брат вернулся, но что-то его не видно.
— А как дела у господина Тояты?
— В последнее время он часто бывает на телевидении. Может, ещё не вернулся.
Было слышно, как зрители покатились со смеха. Кондзо налетел на что-то твёрдое и рухнул на пол лицом вниз. Не в силах больше выносить происходящего, он закричал так громко, что, казалось, горло разорвётся:
— Здесь! Я здесь! А-а-а! Госпожа Синобу! Принесите, пожалуйста, мои извинения вашей матери.
— Откуда звучит этот голос?
— Будто из-под земли.
— Да, определённо он исходит из-под земли.
— Или из бездны Преисподней?
— Этот слабый голос…
— …может принадлежать только…
— Кондзо Итикаве! — закончили вместе Нарикомая и Мондзабуро.
Крякнув от возмущения, Кондзо подпрыгнул на месте. До каких пор они будут делать из него посмешище! Он заметался, как испуганный кролик, опять налетел на что-то и снова упал. Схватившись за ушибленную ногу, запрыгал на другой туда, где маячил тусклый свет. Там должна быть лестница.
— Ива-сама! — Кондзо бессильно опустился на пол. Перед ним стоял макет миниатюрного храма, посвящённого богу каменотёсов Ива Даймёдзин. При постановке «Истории о призраке из деревни Ёцуя с дороги Токайдо»[20] Кондзо и другие участники проекта молились перед этим храмом, а потом его задвинули в подвал. Он был украшен красными вымпелами, в ритуальных светильниках по обе стороны сооружения тускло горели лампочки.
— За что ты проклял меня, Ива-сама? Я не сделал ничего плохого. Прости, если что-то не так. Спаси меня от этой муки! — умолял Итикава, складывая в мольбе руки и кланяясь, пока наконец не разрыдался. А на сцене продолжали злословить:
— Ему в голову ударил его чахлый талантишко, вот он и начал хвастаться, какой он популярный.
— У этого гнуса хватает наглости насмехаться над нашей труппой.
— Вот и сейчас он отпускает где-нибудь шуточки в наш адрес, не считаясь с правилами нашей профессии.
— Не-е-т! Неправда! Я здесь! Иду!
Кондзо поднялся с колен и увидел прямо перед собой статую богини Инари, по бокам которой стояли две лисицы.[21] Уставившись пустыми глазами в темноту, выставив перед собой руки, он, пошатываясь, двинулся вперёд, уже не разбирая направления и шепча слова из своей роли, словно боялся их позабыть. Скоро шёпот перешёл в бессмысленное бормотание.
— Я не хвастался. Просто шутил. Только на телевидении. Больше нигде. Я молился Ива-сама! И лисичкам кланялся! Ива-сама! Инари-сама! Сделайте так, чтобы они прекратили издеваться!
Куда он попал? Кондзо шёл и шёл, удивляясь окружавшему его огромному пространству. Оглядевшись, он понял, что находится уже не на цокольном этаже театра, а в каком-то подвале. И сцены под ним точно нет. Коридор с бетонными стенами и потолком. Может, это соседнее здание? Нет, кругом валялись корзины, бумажные фонарики и другой реквизит. Значит, это всё-таки театр? Из затянутого проволочной сеткой окошка донёсся до боли знакомый шум поезда подземки. Кондзо прижался головой к решётке, из глаз его текли слёзы.
— О-о, боги! — молился он. Говорят, самое плохое всегда случается с хорошими людьми. Неужели это и меня касается? Что плохого я сделал? Ходил на телевидение? Что здесь такого? Какая тут гордыня? Шутил, пытался как-то развлечь людей. И всё. Но я не прогуливал репетиции, провожал гостей за кулисы на открытии сезона, показывал им всё. Скажите, если я не прав, я сделаю как надо. Только простите меня!
Сидя в «Ночном ходоке», команда «Premiere 21» говорила только об одном — Кондзо Итикава пропал в подвале Кабуки-дза и так и не вышел оттуда. Идзуми обсуждал сделку с бизнесменом по фамилии Сасаки и появился в клубе позже обычного. Увидев, как он направляется к ним, пересекая по диагонали