Люди болтали, что из «воронов» готовят беспринципных убийц, готовых на любое черное дело, что их выкупают за большие деньги братоубийцы, или что они прислуживают городским старостам в качестве палачей без суда. Чего еще можно ожидать от того, чья совесть свободна от обетов?
— Я с Вороньего мыса, — ответил Эш.
Каторжник удивился.
— Сектант?..
— Ага. Так что бойся меня, — криво улыбнулся юноша.
Бородач беззвучно рассмеялся.
— Я из Поднебесного застенка, так что это тебе меня бояться надо, — прищурился тот.
После этих слов Эш с особенным интересом посмотрел на своего необычного собеседника — в легендарный каменный мешок, вырубленный прямо в скале, бросали не каждого.
— Там был лес, — сказал вдруг Эш.
Каторжник изменился в лице.
— Смешанный или сосновый? — глухим голосом спросил он.
— Смешанный, но сосен много. И тропа. И гнуса — хоть ложкой ешь.
Сосед Эша уставился на него внимательным взглядом.
— А тропа? Почва скорее песчаная, или черная?
— Черная.
Каторжник нахмурился.
— Значит, в окружную нас не повезли, а решили доставить напрямик к западной заставе, — проговорил он.
И в этот момент телега остановилась.
У Эша от волнения сердце замерло в груди, пустота в животе болезненно сжалась — он вдруг решил, что уже приехали.
Но ошибся.
Приговоренных выпустили по двое справить нужду. Веревка на ногах позволяла делать крошечные шажки, но люди все равно спотыкались, хватались друг за друга, чтобы не упасть и скользили по грязи.
Эшу в этом смысле повезло больше всех — после прогулки на привязи ему больше не стали связывать ноги.
А когда все, промокнув до нитки под дождем, собрались назад, каждому выдали по куску размокшего хлеба и ковшу воды.
При виде толстого ломтя у Эша с голодухи рот наполнился слюной. Он поднес было хлеб к губам, но почувствовал странный кисловатый запах, исходивший от него, и остановился. Сквозь торопливое чавканье в полумраке Эш расслышал чье-то недовольное бормотание, что хлеб горчит. Ткнув своего разговорчивого соседа локтем в бок, Эш выразительно посмотрел ему в глаза, потом на хлеб у себя в руках, и неприметно сунул кусок под лавку.
Каторжник озадаченно понюхал свой ломоть, пожал плечами, но решился последовать примеру Эша.
Телега продолжала тащиться вперед, дождь перестал, а приговоренные принялись засыпать один за другим. Смекнув, что к чему, Эш тоже принял сонную позу. Через четверть часа все крепко спали, разинув рты и громко похрапывая.
— Ненавижу эту работу, — со вздохом сказал воин стражнику. — Как по мне — так уж лучше виселица, чем вот так вот…
Тот громко, протяжно зевнул в ответ.
— Ничего, скоро привыкнешь. Как говорят на заставе, духам тоже нужно есть. А эти пусть хоть что-то полезное сделают за свою жизнь.
Эш, затаив дыхание, внимательно вслушивался в каждое слово. И то, что он слышал, с каждым мгновением нравилось ему все меньше.
— Жуткие они там все, на заставе… — проговорил воин.
— Это да, — согласился стражник. — Я уж сколько лет на этом перегоне, а до сих пор оторопь от них берет. Глаза у них у всех безумные какие-то. Так и кажется — вот щас отвернешься, а он как всадит тебе меч промеж лопаток по самую рукоять… Я на них вообще стараюсь не смотреть. Туши скинули, по головам пересчитали — и разъехались.
— Завидуют они нам.
— Еще бы, — хмыкнул стражник. — Живут-то как псы, вечно настороже… Ты выпить не хочешь?.. Я тут припрятал бутылочку.
— Давай на обратном пути. А то ведь уже почти на месте…
Дальше они обсуждали дорогу, ругались на дождь и гвоздичное масло, которое стоило дорого, а от гнуса все равно не помогло. Эш продолжал их слушать вполуха, лихорадочно соображая, что же будет дальше.
Он не раз слышал, что смертников из числа простолюдинов и рабов нередко вывозят за границы Внутреннего круга, чтобы те в тяжелых условиях выполняли полезную работу. Эш всегда представлял себе при этом что-то наподобие рудников или добычи ги-рана на болотах.
Но только сейчас он осознал, что на самом деле совершенно ничего не знает о Внешнем Круге.
Мир, который еще недавно ему казался четким и понятным, вдруг потерял всю свою стройность. Под закрытым веком закипали злые слезы, руки судорожно сжимались в кулаки — связанные руки.
Как ты докатился до жизни такой, Эш? Ты же «ворон»! Вороны не попадают в капканы и обходят силки. А ты — влип по самые уши…
Примерно через час до его слуха донеслись человеческие голоса и лай собак. Вскоре в просвет навеса за спиной возницы промелькнуло высветленное факелами пятно, и кони остановились. Стражник поднялся и грузно спрыгнул с телеги.
Эш напряженно вслушался в звук голосов снаружи.
Кто-то обменивался шутками. Кто-то кашлял — надрывно, приступами. Откуда-то справа доносился монотонный счет: «… третий, четвертый, пятый… А где шестой?..»
А потом вдруг кто-то откинул полотно навеса со входа, впуская в повозку трепетный свет факелов. От неожиданности Эш вздрогнул и тут же сомкнул глаза.
— Вот, принимай, — заявил стражник. — В этот раз в основном мясо. Один только интересный…
— Сам разберусь, — ответил ему густой баритон. — Давай, считай… И бумагу передай на них!
Второй конвойный прогромыхал сапогами мимо Эша, и начался монотонный ритмичный счет.
— Первый…
Послышался глухой стук упавшего на мягкую землю тела.
— Второй. Третий…
Тела спешно выгружали прямо на обочину, не отходя от повозки.
—… Седьмой… Восьмой…
Стражник шагнул к Эшу, но тот не стал дожидаться унизительной выгрузки. И поднялся на ноги.
От неожиданности стражник шарахнулся в сторону и схватился за меч…
— Я сам выйду, — заявил Эш, и двинулся к выходу.
Глава 3
Если зажмуриться при встрече с опасностью — то все. Ты труп.
Хочешь выжить — смотри во все глаза, дай волю чутью и покрепче сожми оружие в руке.
Эш хотел выжить.
Поэтому он шагнул из сумерек повозки в яркое пятно оранжевого света.
Стражник рванулся было к юноше, но тут раздался грубый окрик:
— Оставь! Он мой теперь. Пускай выходит.
Конвоир застыл на месте, так и не тронув приговоренного. Он буравил парня злобным взглядом, сжимая в руке рукоять меча, но обнажить оружие не смел.
Эш легко спрыгнул с телеги, и очутился лицом к лицу с высоким немолодым воином в грубом кожаном доспехе с нашитыми на груди прямоугольными железными пластинами. Его коротко стриженые волосы казались серыми из-за равномерно пробивавшейся седины, бритые щеки и подбородок обметало щетиной.