Общины последователей Иисуса разнились по отношению к аскетизму. Они разнились по отношению к женщинам и по отношению к добровольным скопцам (некоторые считали самооскопление вершиной аскезы, некоторые осуждали его, как козни Сатаны).
И, конечно, у них было разное отношение к теологии.
Краеугольным камнем учения той общины, к которой принадлежал Ириней Лионский, было утверждение о том, что Иисус, сын Бога, принес себя в жертву за грехи человечества. Он физически умер и физически воскрес.
Однако огромное количество последователей Иисуса Мессии вообще не считали, что он умер. Это, собственно, и были те, «кто ложно назывался гностиками»{2}.
Обладатели лжеименного гносиза считали, что Иисус – посланец Настоящего Бога, надмирный дух, никогда не имевший тленной плоти – не умирал и не воскресал. Они не считали, что он пришел искупить первородный грех. Они считали, что Христос пришел дать людям знание, и это было знание о том, как самим стать богами.
Кроме того, эти еретики считали, что наш, вещный, мир, недостоин спасения. Они не считали, что спасать нужно мир. Они считали, что спасаться нужно от мира. Они полагали, что люди могут увидеть бога, стать богами, сбросить с себя смертные одежды (то есть плоть) и обратиться в сверкающее эфирное тело ангела. «Ты увидел Христа – ты стал Христом», – учили гностики{3}.
Некоторые из них считали, что Христос – всемирный дух – просто принял облик человека. Некоторые, наоборот, считали, что он надел на себя тело человека Иисуса, как рубашку, и что он также может войти в тела самих гностиков.
Эта позиция резко противоречила позиции победившей церкви, согласно которой Иисус Христос пришел во плоти, воскресение было процессом вполне физическим, а будущее Царство Божие имело своей составляющей вполне ощутимое материальное изобилие.
«Кто говорит, что нет ни Воскресения, ни Суда, тот первенец Сатаны», – сурово предупреждал в 160-х гг. епископ Смирны Поликарп{4}.
Это неимоверное разнообразие общин, веровавших в Иисуса, создает перед нами совершенно очевидную сложность. Начиная с XIX в. н. э. в классической библеистике было принято то, что можно назвать теорией «маленького ручейка». Согласно этой теории, Иисус Христос был никому не известный проповедник мира и любви, распятый по ошибке римлянами в переполненой религиозными террористами провинции Иудея.
Смерть его прошла совершенно незамеченной, но с течением времени маленький ручеек добра и любви, который он проповедовал, превратился в могучую реку, которая смела языческую античность со всеми ее богами и статуями в пропасть забвения.
Очевидно, что само это огромное разнообразие общин, веровавших в Иисуса и существовавших как за пределами, так и в пределах империи, противоречит тезису о «незначительном ручейке». «Незначительный ручеек» уже ко II в. н. э. не мог иметь такое количество мутаций.
Кроме того, он ставит под вопрос еще одно часто встречающееся утверждение, а именно, что христианство восторжествовало из-за своего уникального месседжа о Сыне Бога, сошедшем на землю, проповедовавшем любовь и прощение и давшем себя распять за грехи человечества. Ведь далеко не все эти общины исповедовали этот месседж! И если кто и был «маленьким ручейком» на фоне безбрежного еретического океана – так это именно победившая церковь.
Как мы уже сказали, ересей в христианстве было очень много. Можно было сказать, что весь период II–IV вв. отцы церкви провели в непрестанной борьбе с ересями, точно так же, как сталинское НКВД беспрестанно боролось с врагами народа. И точно так же, как в случае с врагами народа, – чем больше церковь с ними боролась, тем больше их становилось.
Ириней Лионский в 180-х гг. насчитал еретиков: Валентина, Птолемея, Коловраса, некоего Марка, от которого пошли маркосиане, Симона Волхва, Менандра, Сатурнина, Василида, Керинфа, Николая, Эбиона, Кердона, Маркиона и Татиана, а также офитов, каинитов и варвеолитов, – итого 17 позиций.
Ипполит Римский спустя полвека насчитал их уже несколько десятков, включая, впрочем, еретиков Аристотеля и Платона. А старательный Епифаний из Саламиса, создавший в V в. н. э. фундаментальный труд под названием «Панарион», то есть «аптечка от ересей», насчитал их уже 80.
Дело выявления ересей осложнялось тем, что сама церковь – тоненький мост спасения, пролегавшый над зыбучими безднами ересей, – вынуждена была, мягко говоря, маневрировать.
К примеру, один из основоположников церковной ортодоксии, предшественник Иринея Юстин Мученик был страшно недоволен еретиком Маркионом, который думал, что души являются бессмертными и тотчас после смерти берутся на небо. Юстин даже отказывался считать тех, кто так думает, христианами.
«Если вы встретитесь с такими людьми, которые… не признают воскресения мертвых и думают, что души их тотчас по смерти берутся на небо, то не считайте их христианами», – предупреждал Юстин{5}. Как и Ириней, Юстин считал, что Царство Божие будет иметь вполне плотский характер и что мученики будут царствовать «в том же создании, в котором они получили плоды страдания своего и были умерщвлены»{6}.
Однако вместо еретиков иногда приходилось возражать римским префектам, в которых такое описание Царства Божия порождало вполне понятные опасения. И тогда тот же самый Юстин Мученик, который только что отказывался считать христианами тех, кто не верит в физическое воскресение мертвых, вдруг выступал перед императором со вполне гностических позиций. «Когда вы слышите, что мы ожидаем царства, то напрасно полагаете, что мы говорим о каком-либо царстве человеческом», – заверял он{7}.
Хуже того, вовсе не все гностики утверждали, что Царство Божие непременно не от мира сего! К примеру, богохульник Керинт, который жил в конце I в. н.э, как раз утверждал, что Царство Божие именно-таки от мира сего. Физический мир, полагал он, будет преображен Вторым Пришествием Христа.
Короче говоря, Керинт верил точь-в-точь в то, что было написано в Евангелии от Иоанна в конце I в. н. э. (каковое Евангелие, по мнению римского пресвитера Гая, Керинт и написал). И все-таки при этом Керинт был гностик и ужасный еретик, а Евангелие от Иоанна было частью св. Писания.
Прибавьте к этому тот факт, что доктрина самой церкви непрерывно менялась, и то, что было самой что ни на есть ортодоксией во II в. н. э. – вроде отрицания Юстином Мучеником бессмертия души, – к V могло оказаться совершеннейшей ересью. Верующим, чтобы не попасть в ад, приходилось колебаться с линией партии, а все новым и новым поколениям переписчиков – постоянно редактировать Евангелия, как у Оруэлла в «1984» редактировали задним числом газеты.
Словом, ересь подстерегала верующего везде и всегда, и даже автор, с покоем преданный земле как отец церкви и мученик, мог быть с улюлюканьем предан позору в следующем поколении как злейший еретик. Можно только себе представить, как тяжело это сказывалось на его посмертном существовании: ведь после каждого очередного церковного собора этих