Смута в Даргороде была подавлена, когда на помощь князю Войтверду подошли войска, стоявшие в Гронске. Стало видно, что было бы, если бы восстал богоборец. Мятежники и впрямь оказались в кипящем котле.

Яромир помнил дознание, суд. «Признавайся, пес…» – «Если допечет, назову друзей…»

Он был кухаркин сын. Как он мог предать богоизбранного князя, который взял его, простолюдина, в дружину? Как мог изменить благодетелю? Яромир сказал:

– Ведь не с паперти он меня взял: сперва я сам кулачные бои начал выигрывать. А когда я на игрищах хельда свалил, разве не от меня была князю слава, что его дружинник сильнее?

Бит он был нещадно, как в разбойничьей песне, и от приговора ожидал смерти. Но Яромира не казнили, а заклеймили и отправили на каторгу – на строительство крепости Витрицы на реке Витре. Эта Витрица перемолола немало человеческих костей, прежде чем у нее появились стены…

– Говорят, Девонна, что страдания очищают душу. А мне вот нет… – сказал Яромир.

– А что стало с тобой? – Она внимательно заглянула ему в глаза.

– Я обозлился. Да и не один я, а все. Если бы страдания очищали душу, Девонна, как об этом проповедники брешут, – вдруг с заглушенной яростью сказал Яромир, – то святее нас, каторжников с Витрицы, и на свете бы не было никого!

Темнело, в окнах храма догорал закат. Девонна стремительно встала с лавки, села на пол возле своего друга и прижала его голову к своей груди, стала гладить по волосам, тихо говоря:

– Все прошло. Тебе больно, я вижу. Но все позади. Теперь ты здесь отдохнешь…

Так вестница успокаивала Яромира, пока не почувствовала, что его боль и ярость утихли, и потом, отпустив его голову и чуть отодвинувшись, снова посмотрела ему в глаза. Яромир увидел на ее щеках дорожки слез.

– Ох, Девонна… – он прижал руку к сердцу. – Что же ты плачешь?!

– Ничего, – вздохнула Девонна. – Мне тебя жалко.

Яромир рассказывал Девонне о скитаниях и о ночлегах у костра. Он обещал вечером разжечь костер перед храмом – удивлялся холодному огню светильников, которые Девонна приносила от подножия Престола.

Он расщеплял топором сухой древесный ствол, который нашел в лесу. Присев на чурбак, чтобы отдохнуть, Яромир поглядел на Шалого.

– У небожителей огонь не обжигает, вино в кувшине и масло в кадке никогда не кончаются. Зачем мы с тобой Девонне, а? Нас ей жалко, Шалый, куда денешься, нас ей жалко…

Яромир замолк, брови медленно сошлись.

– Он же их всех купил с потрохами! – вырвалось у него.

Яромир впервые подумал о небожителях не как о высших созданиях, а как о народе, который во всем, даже в куске хлеба зависит от Вседержителя. Теперь уже Яромиру стало жалко Девонну.

Девонна пришла вечером. Человек радовался ее приходу так же, как его пес: не сводил с нее глаз, ласково улыбался и никогда сразу не находил себе места рядом с ней, то заходя сбоку, то отставая. Он отвел вестницу в храмовый двор и усадил на чурбак у костра. Ей чудилось, что внутри разожженного им живого огня пляшут маленькие существа. Ночные мотыльки летели на костер. Небожительница отгоняла их и уговаривала улетать.

– Вообще-то они вечные, – сказал Яромир. – Ну… сколько костров горит на свете, они всегда летят на огонь, но никогда не кончаются. Каждую ночь опять мотыльки.

– Но вы, люди, потом можете возродиться у подножия Престола, – глядя в костер, проговорила Девонна.

– У нас будут светильники, которые не обжигают, медвяный хлеб и вино? – Яромир чуть улыбнулся.

– У вас все будет, как у нас, – обещала Девонна. – Вы больше не будете изменять воле Вседержителя, а займете место у подножия его Престола. Обитаемый мир, где вы столько страдали, канет во мрак.

– И все мотыльки… – чуть усмехнулся Яромир. – А вместе с ним и все мотыльки, Девонна.

…Князь Войтверд мерил шагами хоромы, ожидая, когда приведут его бывшего дружинника Яромира. Князь расплачивался за неосторожное слово, которое вырвалось у него на пиру. Вождь из Дьоркена, старый хельд, женатый на его сестре, во хмелю стал смеяться:

– Эй, родич, у тебя казна опустела или люди перевелись? Редко среди даргородцев рождаются богатыри: три года некому добыть для тебя победу на игрищах!

Князь Войтверд тяжело опустил на стол чарку:

– Есть кому! Бьюсь об заклад, что этой зимой мой воин одолеет!

Князь побился об дорогой заклад. В его дружине были искусные мечеборцы. Но последние три года на любого из них находился сильнейший. Слава отошла от Дар-города.

Яромир был последним, кто, родом здешний, завоевывал главную награду на игрищах – соболью шапку, плащ и коня. Князь Войтверд вспомнил: простолюдин, удалой кулачный боец, взятый в дружину и через год уже лучший.

Его ввели в хоромы, как был: в кандалах и в рванье, заросшего, грязного. Яромир стоял перед князем в ручных и ножных кандалах, закованный в железный пояс, провисающие цепи которых крепились к железному поясу. Князь велел привезти из Витрицы своего бывшего дружинника, чтобы он дрался на игрищах за славу Даргорода.

– Победишь – прощу, что против меня пошел, – обронил князь, остановившись напротив кандальника. – Вместо каторги вышлю из Даргорода, езжай на все четыре стороны. Зачем изменил мне?

Яромир молчал… В уплату за любовь Даргорода он когда-то разделил его судьбу в дни смуты. Но как это сказать? Что значит любовь Даргорода? Что уличные собаки подходят к тебе ласкаться и каждый бродяга окликает по имени в кабаке?

– Всевышний тебе судья… – сумрачно закончил князь Войтверд. – Победишь – уйдешь на свободу.

Даргородские игрища, которые когда-то принесли Яромиру славу, и впрямь подарили ему свободу. Он снова взял верх, четвертый раз. Раненный в бедро, устоял на ногах и рухнул без памяти от потери крови только тогда, когда получил награду.

Оправившись после раны, в начале лета он был выслан из Даргорода. Яромир решил ехать в Соверн. Он слыхал, что в этом краю прожить легче, чем на севере. В Соверне не бывает зимы, плоды зреют круглый год и плещется теплое Сорренское море. Но еще важнее для Яромира был другой слух. Купцы-южане на базаре рассказывали о городе Тиндарите. Там на площади будто бы есть какая-то Расписная Арка, под которой философы читают лекции о разных науках: любой прохожий подходи и слушай! А если у тебя в кошельке не пусто, то можно найти себе учителя: некоторые берут совсем мало, и есть такие, что учат даром, ради одного просвещения людей.

Яромир не был уверен, не сказки ли это. Но если хотя бы часть тут правда, думал он, то сойдет. Ему хотелось учиться. Яромиру казалось: в мире столько несправедливости, что, может быть, это не просто так? Те, у кого есть знания и кто управляет другими людьми, – может быть, они в сговоре? Ведь на свете только они хорошо