А кто думал-то? Записали в ближайшую школу – вот и ладно. А какой класс – кто ж смотрел! Да и разница какая, если английская спецшкола? Спасибо, что взяли бесплатно, по прописке, без блата.
Языки Людке давались легко. И знаменитый счетный Беззубовский мозг тоже достался ей в наследство.
– Вы хоть в старших классах переведите ее в центр, в языковую, но на русском. Потом будет больше шансов поступить. Я устрою, – не умолкала Ксеня. Ее Сашка готовился к поступлению на иняз в Москву, да, не без связей Панкова, но языки он учил с репетитором почти год каждый день, а тут уже уровень не хуже.
– Людка! Пойдешь в хорошую школу?
– Та у меня хорошая.
– В лучшую! К профессорским детям. Поступишь – куда захочешь, по миру будешь ездить. Хочешь?
– Хочу!
Но Ксенина услуга племяннице снова окажется медвежьей. Тощая Люда носила на злополучном, как она считала, дефективном левом плече кофточку, которую связала баб Женя. Накинутая на манер гусарского ментика вязанка маскировала выпирающую лопатку и ребра. На самом деле проблема была не такой катастрофической, как казалось Люде, но у каждого подростка свои комплексы и страхи, и «горб» для Канавской был вопиющим уродством, заметным всем.
Первым в новой школе она познакомится с завучем.
– Это что такое? – рявкнет он, указывая пальцем на кофту. – Ишь ты, стиляга нашлась!
– Это кофта, – ответила Люда. – Вы, вообще, кто?
– Я кто?! Ты кто такая?!
– Канавская. 9-Б.
– Я сказал: снять! – Завуч схватит вязанку. Людка, привыкшая к оплеухам отчима и дворовым дракам, рефлекторно треснет его по руке и перехватит кофту:
– Не трожь!
Вокруг новенькой уже собралась толпа.
– Снять сейчас же или вон из школы!
– Та не больно-то и хотелось! – Не снимая своих «доспехов», Людка развернется и, не дойдя до класса, уйдет домой. Напоследок бросит: – А будете орать – можете случайно с лестницы упасть.
Оставив последнее слово за собой, она через день вернется в свою школу и в свой непрестижный украинский класс.
– А чого повернулась, Канавська? Не прийняли до модних? – ехидно поинтересуется классная.
– Решила, что вам тут без меня совсем хорошо будет. Так что зачем неизвестных мучать? Они там ни в чем невиноватые. Вот вернулась. Рады?
– Шалено, – покачала головой учительница. – Ну раз повернулася, з тебе стенгазета.
Людка не только умела шить – она отлично рисовала. Правда, в отличие от Толика Вербы, без правил и инженерных расчетов, а с угла и без натуры.
– Шаржи и сатиру можно?
– Ні, не можна! Тільки святкову! До Дня вчителя.
Тося Верба после своего икаровского полета с четвертого этажа интерната на гранитные плиты очнется в больнице. Рядом будут сидеть учитель Нашилов, директор интерната и причитающая мама. Тося откроет глаз и поинтересуется: – А чего все собрались?
В честь такого чуда – ударился головой, затылком о камни и остался не просто жив, а здоров и при мозгах, а также за отличную учебу – Тосю, которого оставили на пару недель в больнице, решили порадовать невиданно щедрым подарком. У интерната были возможности, а деньгами помогла Феня, и Толик получил сразу четыре книги Фенимора Купера – от «Последнего из могикан» до «Зверобоя». На форзацах каллиграфическим почерком Нашилова, разумеется, тушью была выведена благодарность от интерната. Толик не разбирался – благодарят за то, что остался цел, или за успехи, но книжки не просто прочел, а буквально заучил на память. С ними он никогда не расстанется. Феня, правда, глянув на подпись, обиделась:
– А я? Сынок, это же я купила. Я все-все сама оплатила, сколько сказали. Хоть бы написали, что и от мамы.
– Мам, я знаю. Спасибо тебе.
Толик сидел в больничной палате и радостно улыбался. Он будет разговаривать фразами из книжки и даст всем интернатским и преподам, и воспитанникам индейские клички, точные и ядовитые, как яд кураре на стрелах гуронов.
Ваня
Ванькино фиаско с контрабандой было сокрушительным в своей нелепости и глупости. Все возили! Ну все! А попался именно он. Точно – какая-то гнида стуканула! Перебирая до бесконечности варианты – кто же это мог быть, обижаясь на несправедливую судьбу, разыскивая, «Кто виноват?», Ванька совершенно не думал над вторым главным вопросом революционеров: «Что делать?». Он, конечно, по-детски ждал, что вот сейчас, ну еще месяц, и проклятье спадет, и он снова уйдет в рейс. Вот чуть-чуть подождать…
Ждать дома с мамой сначала было хорошо – Анька жалела своего мальчика, готовила вкусное, не нагружала бытовыми заботами и закрывала глаза на вечерние одинокие возлияния.
– Ну, мать, ну как ты не понимаешь?! Ну все же все с товаром! Мы же вместе затаривались! А может, надо было их сдать, чтобы этот таможенник отстал? А? Но я же не гнида, не сволочь! Я никого не сдал, а сам теперь здесь, на суше!
Через три месяца Анька робко поинтересовалась:
– Сыночек, а может, ты пока на работу устроишься? Тебя же за тунеядство могут посадить.
– Я нахлебник, да, мама? Ты так считаешь?
– Ну что ты такое говоришь? Это твой дом. Тут все твое. Ты мой сын. Я – все для тебя. Я переживаю. А вдруг данные поднимут, и потом с тунеядством в рейс не уйдешь?
– А если завтра в рейс? А я только устроился? Что, людей подведу?
– Может, с Борей поговоришь, а? Может, он тебя куда-нибудь устроит? Ну так, на полставки. Чтобы числиться?
– Да я к нему в жизни не подойду! Тоже мне – отец-холодец! Жил там Хабаровске, жировал. Он тебе хоть раз помог?
– Он мне жизнь спас.
– Это когда было? Он после войны тебе хоть раз помог? Вот!
Анька смущенно замолкала. Действительно, а если завтра в рейс? А он уже на работе. Так и объясняла сестрам на редких семейных встречах: ждет рейса. Вот-вот отправят.
– Хорошо устроился! – Возмутится Женька. – У пенсионерки на шее сидеть!
– Я еще работаю!
– Вот именно – работаешь, а тебе пятьдесят семь в этом году!
– Может, Ксеня его куда-нибудь устроит?
– О, она ему устроит! Мало не покажется!
Ванька не хотел на работу – он хотел в рейс. Все остальные варианты – это не компромисс, а персональное поражение, падение.
Ксеня так не считала. Узнав от Женьки, что Анькин великовозрастный балбес уже полгода болтается без работы и все страдает о море, она примчится на Фонтан.
Анькин дом, неухоженный, расхристанный, ветшал, как его хозяйка.
– Ладно не работаешь, страдаешь, а домом чего не займешься? – отчитывала Ксеня Ваньку. – Вон забор скоро завалится. Бурьяны по пояс. Крыша зиму точно не переживет.
– Мам Ксеня, ты что, не понимаешь?
– Ты мне не мамкай! – Ксеня была неожиданно жесткой. – Ты что тут страдальца из себя корчишь? Что, жизнь кончилась? Руки-ноги оторвало? Никто запойного лодыря в рейс не вернет. Всё – иди работай!
– А если вдруг?
– Да не будет у тебя