– Напомните, Салливан, как вы окрестили ту штучку, которую раскопали у нас в генах? – Висконти улыбался. Улыбался с видом отеческим и покровительственным, так что вежливый ответ потребовал от Марка немалой сдержанности.
– «Эпигенетическая подпись».
– Мудрено. У нас это называется проще – «генетическая память». Научники раскопали вашу подпись уже больше ста лет назад, просто орать об этом на каждом углу не стали. Вы промахнулись в одном – к наследованию телепатии она прямого отношения не имеет. Зато имеет прямое отношение к… как там вы, ученые головы, выражаетесь? «Степени проявления признака»?
– Зачем вы мне это говорите?
– Вы себя-то в объекты исследования включили? Марк почувствовал, как мурашки ползут по хребту.
Ладони мгновенно вспотели.
– Что вы имеете в виду?
– Что примерно пятьдесят лет назад мы научились активировать генетическую память. Простенькая процедура, что-то вроде томографии. Облучение электромагнитными волнами определенной частоты.
Коммодор продолжал улыбаться, и в улыбке этой Марку виделась издевка.
– Половина ваших соучеников, Салливан, обязаны высокими R– и О-индексами какому-нибудь средневековому козопасу. Что касается лично вас, то один из ваших пра-пра… уж и не знаю сколько раз прадедов, живший примерно пятнадцать веков назад, вполне мог бы стать королем Ирландии. Да что там Ирландии! Он мог сколотить неплохую империю, ваш прапрадедуня, если бы догадался воспользоваться своими талантами. Чертовски жаль, когда пропадает талант…
Насмешливый голос всё звучал, но Марк уже не разбирал слов. Кабинет пульсировал красным, и пульс этот отдавался в висках так сильно, что почти заглушал речь коммодора. Одиннадцать лет потрачены впустую. Одиннадцать лет он бился о стену – и вот, оказывается, нет никакой стены… Смешно. Обидно и смешно.
Оставалась еще надежда, что коммодор лжет. Марк велел себе успокоиться и прислушаться. Что-то там было: не прямая ложь, но и не чистая правда. Беспокойство, смущение, неоднозначность…
– Салливан, не борзейте. Я спускаю вашу наглость с рук только до тех пор, пока это меня развлекает.
– Почему я ничего не знал об активации? Викторианец перегнулся через стол и ухмыльнулся в лицо Марку:
– Не должен бы я вам об этом говорить, но скажу. Решение о том, пройдет тот или иной студент лицея активацию, принимает его ментор. Франческо возражал. У вас очень высокий потенциал, и вашему наставнику настойчиво рекомендовали пересмотреть решение. Дважды он запросил дополнительное время, а уже перед самым выпуском – вам было шестнадцать – отказал окончательно. Не знаете, почему?
О, Марк отлично знал почему, но думать об этом сейчас себе не позволил. Он уже нащупал след… Ложь пряталась где-то здесь и касалась не его, а другого. Паолини, Франческо, «ваш наставник…»
Аристократический нос наморщился, а черные глаза комически округлились.
– Не тратьте на меня свои дедуктивные способности, Салливан. Они вам еще понадобятся на Вайолет. Впрочем, вы можете отказаться.
Да, и вернуться в Фанор, как возвращался после каждой неудачи – отчего приветливая и, в общем, симпатичная деревушка стала ему ненавистна.
– Знаю, Марк. – Коммодор выпрямился, и в глазах его больше не было смеха. – Знаю. Именно поэтому вы нужны мне. А я нужен вам. Ваш ментор зарвался и угодил в опалу. Он поджал хвост и убрался на Вайолет, якобы для этнографических исследований. И там вполне бесславно подох. Время ему судья. Однако его смерть может послужить и мне, и вам… многим. Если вы проведете расследование на месте и результаты меня удовлетворят, я лично, Марк, буду ходатайствовать о том, чтобы вы прошли активацию. И плевать на то, что там померещилось Франческо…
Вот. Вот оно…
– Он был вашим другом, коммодор? Не сейчас, раньше.
Висконти вздрогнул. Взгляд его сделался тяжелым и неприятно пристальным:
– Другом… вряд ли. Еще в лицее мы спорили слишком часто. Он был и моим учителем.
– Чему же он вас научил, коммодор?
– Не лгать самому себе. А чему он научил вас? Марк улыбнулся – впервые за время их разговора.
Ответной улыбки не последовало, и тогда он сказал:
– Видимо, ничему. Какие результаты вам нужны?
Тринадцать лет назад тоже была весна. Мирты еще не зацвели, но на пиниях появились зеленые стрелки новых побегов. Клумбы усыпали ирисы. Отец Франческо и Марк шагали по саду, который располагался на верхней террасе, как раз над столовой и беговой дорожкой, опоясывающей футбольное поле. Слева виднелись желтые лицейские корпуса, а впереди, за рекой, разогретый воздух дрожал над крышами палаццо и пасхальным яйцом Дуомо. Заходящее солнце облило медью колокольню Джотто. Навязчивый запах свежей краски смешался с ароматом цветения и свежестью, поднимавшейся от реки.
Пожилой викторианец шел, опираясь на руку ученика – и это было скорее знаком доверия, чем старческой немощи. Остановившись у чугунной скамьи с узорной спинкой, отец Франческо обернулся к подростку:
– Марк, я хочу тебя кое о чем спросить.
– Да, наставник?
– Задавая свой вопрос, ты ведь прекрасно понимал, что я предложу написать эссе. Ты знал, что для тебя это кончится очередной хорошей оценкой, а для кое-кого из твоих одноклассников – взысканием. Тем не менее ты спросил. Почему? Марк хмыкнул:
– Может быть, мне просто хотелось получить хорошую оценку. И хотелось, чтобы кое-кто заработал взыскание.
Отец Франческо уставился ему в лицо, пожевывая губами. Губы у наставника были коротковаты и не натягивались на длинные желтые зубы, как детскую простынку не натянуть на двуспальную кровать.
– Спасибо за то, что не стал выкручиваться, – сказал наконец ментор. – Многие на твоем месте просто сделали бы вид, что не поняли вопроса. Хотелось бы, чтобы ты и впредь сохранял подобную честность.
– Я постараюсь.
– Да уж постарайся. В ордене принято скрывать дурные побуждения за красивыми словами. Надеюсь, ты сможешь удержаться от лицемерия.
Настала очередь Марка закусить губу.
– Отец Франческо… Вы же знаете. Скорее всего, я не вступлю в орден.
Старый викторианец некоторое время не отвечал, увлеченный, казалось, затопившим небо закатом. А когда заговорил, сказал следующее:
– Марк, сейчас мои слова могут показаться тебе жестокими. Однако я крайне рад, что у тебя нет выдающихся способностей. И знаешь, почему? Потому что со способностями ты бы несомненно добился высокого положения в ордене. И это неудивительно. Ты – живое воплощение викторианства, Марк. В твоем характере я вижу все хорошее и все плохое, что есть в братстве. И плохое, к моему глубочайшему сожалению, перевешивает…
У скамейки рос куст спиреи. Садовник проявил недобросовестность: половина куста была покрыта пышными белыми соцветиями, а вторая засохла, и ветки ее мертво и голо торчали на фоне пламенеющего неба. Отец Франческо протянул руку и дотронулся до цветущей ветки. Та закачалась, роняя белые лепестки.
– Гордость, мальчик, может помочь слабому. Она – как древесина молодого растения, помогающая ему не сломаться под ветром. Но у взрослых и сильных гордость быстро превращается в гордыню. А гордыня – очень плохая подпора. Она делает тебя сухим и хрупким, словно мертвая ветка. Тронешь –