Боль привела меня в чувство, сигарета обожгла пальцы. Я моргаю, тру глаза, улица внизу пуста.

Телевизор все еще работает. Мужчина собирает с обеденного стола песок ручным пылесосом.

Наливаю.

5

Ану мучил кошмар.

Она будила меня по ночам. Кричала. Это было, может, всего несколько раз за время нашего знакомства. После первых двух я уже знал, что делать. Сначала в темноте нащупать выключатель, потом обнимать ее, пока она не перестанет дрожать, прижимать к себе как можно сильнее, так сильно, что ей, сидящей в еще теплой луже мочи, даже может быть больно. Потом отвести в ванную, помочь раздеться, взгляд постепенно становится осмысленным. Поменять простыню, положить наматрасник в стирку, сменить пододеяльник.

И все это без единого слова. Она, которая не хочет или не может говорить, и я, не знающий, что сказать. Потом я лежал, обняв ее, пока мы не засыпали.

Утром она вела себя как ни в чем не бывало. Само ее поведение подчеркивало, что говорить здесь не о чем. Что сегодня — это сегодня. А то, что было ночью, мне вообще могло присниться. Когда я просыпался, наматрасник и грязное белье были убраны с глаз долой, вертелись в стиральной машине где-то в подвале. Уже куплены свежие булочки, сок в постель. Утро ночи мудренее. Утро, свет, трудно даже представить себе то, что таится во мраке.

Когда я сказал Ане, что понимаю ее, она мне не поверила. Откуда мне знать о том, каково быть беженцем, пережить утрату, не иметь дома.

Я никогда не рассказывал ей о детдомах.

О моей матери, которая свела нас и исчезла.

О моих братьях, одном с именем, которое мне как будто без надобности, и другом, без имени.

6

Кемаль роется в пакете, протягивает мне белковый коктейль с банановым вкусом. Я сначала отказываюсь, но он настаивает, говорит, мне надо поесть.

Мы сидим на самом верху спортцентра. В шезлонгах, которые Кемаль поставил на крыше фабричного здания. С видом на Северо-Западный район. На обветшавшие заводики, авторазбор, красные кирпичные дома, увешанные «тарелками». Я откручиваю крышку, делаю глоток.

— Черт, на вкус как та паста со фтором в детстве.

— Ага, прямо ностальгия начинается.

— Ну так что, что случилось? Проблемы?

— Да нет, — смеется. — Или как посмотреть…

Он откидывается на спинку шезлонга, подкладывает под голову руки, вытягивает ноги.

— Я тут просто задумался о спокойной жизни…

— Да?

— Нет, я правда подумал…

Он поворачивается, смотрит на меня.

— У тебя усталый вид, Ник.

— Спасибо.

— Ты не спишь?

— Да это из-за соседа… Не важно. О чем ты думал? Он смотрит перед собой, понижает голос, как будто говорит о чем-то противозаконном:

— Я надумал жениться.

— Серьезно?

— Серьезно.

Я закуриваю, почесываю щетину, прямо не знаю, поздравить его или расхохотаться.

— Что скажешь?

— Попытаюсь себе представить.

Я делаю затяжку, медленно выпускаю дым. Кемаль нетерпеливо ерзает.

— Ну что? Что скажешь?

— Не могу…

— Что?

— Представить.

Кемаль смеется, берет из моей пачки, лежащей между нашими шезлонгами, сигарету. Кемаль ведет всю бухгалтерию спортцентра сам. И официальную, и ту, что держит заведение на плаву. Но в этом районе не принято хвастать интеллектом. Я лично слышал, как он в спортцентре орал на ребят, — с таким сильным арабским акцентом. И как потом по телефону говорил то ли о договорах лизинга, то ли об изменении условий аренды, — не уверен, что я сам смог бы все это настолько изящно сформулировать.

— В последнее время я начал об этом задумываться. По-настоящему…

— Дело не в том, что… Просто я, наверное, не тот человек, которого стоит спрашивать.

— Потому тебя и спрашиваю. Ты же знаешь моих ребят, у них в башке одни мускулы. И знаешь, что они скажут: женись, детское кресло так и просится в твою «хонду-сивик». Станешь нормальным арабским папашей с кучей малышни, а левак всегда себе обеспечишь…. Но уж если я женюсь, то хочу, чтобы все было как следует.

Я пытаюсь придумать толковый ответ. Но ко мне редко обращаются за советом.

— Почему?

— Почему?

— Ну да, почему, она что, симпатичная?

— Эй, мы говорим о моей кузине, давай-ка поуважительней.

— Ну да… Конечно… Так это симпатичная кузина?

— Да никакая это не кузина, соберись.

— Так она симпатичная?

— Конечно симпатичная. А ты как думал!

— И не кузина?

— Нет, черт, хватит уже говорить о кузинах. Что ты заладил про кузин, я за тебя уже волнуюсь!

Я допиваю коктейль, вкус лучше не стал. Кемаль протягивает мне бутылку воды, запить.

— У моей семьи в Тунисе есть соседи, так?

— Так.

— Она — соседская дочка. Или, точнее, этот сосед не совсем сосед, он из дома напротив, но ты знаешь, они там все соседи, весь район…

— И ты на ней хочешь…

— Да.

— Ты влюблен?

Он разворачивается, смотрит на меня:

Блин… да что с тобой? Разве можно вот так спрашивать?

Он поправляет козырек кепки, чтобы его не слепило ленивое послеполуденное солнце.

— Я с ней недавно познакомился. Пару месяцев. Ну, это, может, не совсем правда, я ее еще с детства помню. Когда приезжал туда на каникулы. У нее косички были, она собирала фарфоровых куколок. Меня ненавидела. Я у ее кукол головы отбивал из рогатки.

Он задумался, щелчком отправил сигарету в полет, она по дуге улетела за край крыши.

— Я… она мне нравится. Да, нравится…

— И поэтому ты хочешь жениться?

— Не знаю. Я не знаю, хочу ли я жениться. Думаю, да, но… Потому тебя и спрашиваю.

Мы сидим молча. Звонит его мобильный, он смотрит, выключает.

— И еще…

— Да?

— Знаю, это странно. Но я так устал. От всего устал. От всего. В воскресенье был в Беллевю. Но не помню, с Марией или с Линой.

— Бедняга.

— Правда?

— Правда-правда.

— Я похож на идиота?

Я смеюсь над ним, на вопрос не отвечаю. Мы с Кемалем не врем друг другу.

— Просто хочу покоя.

— По-моему, ты должен поступать так, как тебе хочется. Независимо от того, что скажу или подумаю я или идиоты из центра.

— Да… Так, наверное, и надо… Но если я женюсь, я женюсь как положено. Как следует, сменю стиль. Может, иногда даже в мечети начну появляться. Черт, все просто обалдеют.

— Забейте тельца, блудный сын возвращается.

— Да, что-то в этом роде. Скорее уж это будет ягненок, но смысл такой.

Мы складываем шезлонги и спускаемся в спортцентр. Кемалю еще нужно подсчитать выручку. Он кричит: осталось двадцать минут! Здороваюсь с двумя парнями, пришедшими, пока мы сидели на крыше. Или, точнее, они со мной здороваются. Так повелось с тех пор, как я вышел из тюрьмы. Если мне нужны гири, мне дают гири. Если остался только один шкаф, он мой. Да брось, Ник, мне не надо. Парни, с которыми я и словом не перемолвился, покупают мне кока-колу. Потому что я друг Кемаля. Потому что я сидел. С тех пор как я вышел, ко мне по-другому стали относиться. Как будто я через что-то прошел. Те, кто сидел сам, относятся ко мне как к члену семьи.

Здоровые мужики смотрят с восхищением. У меня есть научная степень: мой приговор, время,