Наверное, так и случается в старости или при длительной тяжелой болезни: человек периодически оказывается на грани между жизнью и смертью. Чаще он выбирает первое и остается страдать здесь до следующего раза. В конце концов ему все надоедает, он видит, что достаточно измучил близких и натерпелся сам, и тогда выбирает ту, полную покойного блаженного существования сторону и переходит в мир иной в прямом смысле этого слова.
Но вот что любопытно: если перейти туда, в том, ином мире проще было бы встречаться с Марией или нет? Не надо экспериментировать. Здесь, во всяком случае, мы с ней близки, а там, за гранью, при абсолютной полноценности небытия может статься и не захочется ничего? Не случайно же допотопные ангелы спускались на землю и, как сказано, «стали входить к дочерям человеческим», потому что «увидели… что они красивы». И не случайно же Мария бегает ко мне из своего совершенного бытия.
Тогда, после выбора между жизнью и смертью, я впервые близко увидел Христа. Уже придя в себя, я поднялся, вышел из своей комнаты и, вдруг почувствовав на себе взгляд, обернулся. Он висел под потолком в коридоре нашей коммунальной квартиры, как и положено, раскинув руки. Никакого креста сзади не было: он зависал в воздухе. И он не был обнажен, как всегда изображают; на нем была хламида ниже колен, с короткими широкими рукавами. Но самая главная деталь: я не видел его лица, лица как бы и не было. Зато я ощущал на себе взгляд, и это был взгляд зеленых глаз. Я точно ощущал, что глаза были зеленые. Кто же мог предположить тогда, что через восемь лет совсем в другом городе в воскресенье я зайду в церковь и сразу у входа буду остановлен прямым и таким же зеленым взглядом своего пасынка? Острая жалость пронзит толщу этих восьми лет, и я посочувствую ему теперь, как тогда он сочувствовал мне. В тот момент в коридоре коммуналки, естественно, я не знал еще, что через какое-то время мы можем оказаться как бы родственниками. А он, — ему что будущее, что прошлое, — все он знал уже тогда.
Чуть в стороне на иконостасе той церкви был изображен святой Иосиф Праведный. Единственный поступок в жизни, который совершил престарелый отчим (в отличие от Отца, ничего для него не сделавшего), — это то, что он решительно сгреб свое новое семейство: жену и его маленького — и, бросив к черту на произвол все: землю, дом, скарб, прежних детей, — рванул в Египет, спасая его от смерти. До конца жизни за это я буду ему благодарен.
Все это я думал прозрачным воскресным утром, пока шел к церкви и стоял перед алтарем. Марии со мной не было — она осталась дома. Вообще я заметил, она не очень любит бывать в церкви.
И все-таки, что она чувствует? Что бы это ни были за ощущения, думаю — и там и тут, и в небесах и на земле, — они все равно описываются одним-единственным словом: любовь.
Март, 19
Жена стала подозревать. Хотя это довольно странно, потому что выглядело беспочвенно: мы работаем в одном месте и сидим в одной комнате друг против друга. Работа, дом — все время на виду. Трудно заподозрить; и все-таки она что-то почувствовала. Какую-то небольшую брешь в нашей жизни по отношению к себе. Женщины чувствительны, как кошки. Еще до жены, когда я учился в институте, у меня была девушка, с которой мы тянули целку; она хотела непременно выйти замуж девственницей. Поэтому половой акт у нас был длительным: вначале я осторожно своим членом под ее руководством растягивал ей плеву, чтобы попасть наконец в вагину. Потом аккуратненько начинал ебать ее, стараясь ничего там не разорвать. И хотя девственная пленка сохранялась и препятствовала проникновению сперматозоидов в матку, моя партнерша все же просила в нее не спускать: «Мало ли что? Ведь там есть же дырочки для кровоистечений».
Еще она говорила: «Ты со мной — как с непорочной Девой Марией. Смотри, не зачни Христа».
И опять — хлипкий мостик памяти из прошлого, предваряющий будущее: мог ли я предполагать, что буду с Марией безо всяких «как» и что Иисус и правда станет мне вроде бы родным?
Несмотря на то что после растягивания ее целки до достаточных размеров всякий раз дальше мы уже ебались по-настоящему, она продолжала считать себя непорочной. И как раз она-то и была моей первой в жизни половой партнершей. И звали ее, кстати, Машей. Вот круг и замкнулся. Просто удивительно, как закольцовывается жизнь: от одной непорочной Марии вначале — к другой, потому как мне все время кажется, что ничего в будущем, никакой дальнейшей жизни после Марии у меня не будет; в предчувствии — только темнота. Не накаркать бы.
Но, в отличие от моей теперешней любимой Марии, тогдашняя Маша вовсе не была смиренной. Наоборот, это был какой-то живчик в юбке: она все время хотела совокупляться. И мы ебались в комнате общежития, в какой-то кладовке, в сушилке для белья, в туалете, в подъездах домов, у меня на квартире, когда не было родственников, и еще она умудрялась дрочить меня прямо на лекциях. И постоянным рефреном наших отношений было ревнивое: «Почему ты на меня не смотришь? У тебя кто-то появился? Ты кого там выглядываешь в окне?» И тому подобное…
Жить с нею было бы невозможно. А замуж выйти она хотела за богатого.
В этом смысле моя жена почти что идеал. Она считает, что у каждого в семье может быть своя жизнь, лишь бы она не оскорбляла другого. И старается не вмешиваться по мелочам; вдобавок, ее память обладает замечательным свойством быстрой забывчивости. Но теперь что-то почувствовала и она. Во-первых, мы стали реже сношаться уже по моей инициативе (точнее, безынициативности), что должно было показаться ей странным. На протяжении всей нашей брачной жизни инициатива к совокуплениям всегда была моей. Но не могу сказать, что жена моя фригидна. Она вовсе