— И что дальше будет с овцебыками? — спросил все же по инерции.

— Полетят на остров Врангеля. А вам, собственно, что…

— А, собственно, ничего!

…Я был на этом милом островке три года назад. Писал о метеорологах со станции в поселке Ушаковское. Тогда я был романтиком, потому запомнил отчаянный утренний холод, похожую на спицу серебристую мачту, два шара-зонда, улетающие в стеклянное небо. Один был оранжевый, другой — голубой, и полетели они почему-то не вверх, а вбок — над прибрежными сопками, усыпанными камнями. Стая уток, испугавшись, дружно поднялась, пронеслась, свистя крыльями, над нашими головами. Голубой шар быстро пропал из виду. Я сидел в теплом помещении метеостанции. Сотрудники говорили, что мне повезло — я попал на остров в замечательное время, когда относительно тепло и птицы еще не улетели. Птицы весьма оживляют здешний пейзаж, говорили они. Зимой же над островом бушуют метели и невидимые магнитные бури, которые не лучшим образом сказываются на психике. За одним пришлось даже вызывать вертолет.

Именно тогда от метеорологов я и услышал об овцебыках. Будто бы намечается какое-то международное соглашение.

Значит, так оно и есть.

Через несколько дней я улетал с острова. Метеорологи пошли проводить. «Ан-2» вгрызся в стеклянное небо. Внизу волнами ходила холодная голубизна. Пять фигурок стремительно уменьшались у взлетно-посадочной полосы и вскоре стали не больше шахматных.

Помнится, я писал, что легко представить себе зиму на станции: за окном ночь и пурга, метеоприборы гудят в соседней комнате, регистрируя магнитные бури, книги все прочитаны, обо всем переговорено, вертолет с почтой придет, только когда утихнет пурга, а когда она утихнет — неизвестно. Как уже объяснялось, я тогда был романтиком, а романтикам издавна свойственно излишне драматизировать жизнь. Наверное, так же, как женщинам видеть свет там, где его нет, лететь не на свечу, а во тьму.

Редактор велел переделать материал.

— Это одна сторона медали, — сказал он. — Никто силой их там не держит. Огромаднейшие, между прочим, деньжищи огребают люди. Без машины оттуда редко кто отваливает.

— А что это меняет?

— Ничего, конечно, не меняет. Просто я не верю, что они там такие нежные и сентиментальные. Ты! Ты сентиментален, а не они! Если бы ты писал о себе, о собственных, так сказать, переживаниях — пожалуйста! — а, извини меня, видеть экзотику там, где люди просто-напросто, — он пошевелил в воздухе пальцами, изображая шуршание банкнот, — работают, делают свое дело, — это, извини меня, вводить читателя в заблуждение. В Москве, может быть, и съели бы, здесь нет. Из-за одной этой твоей песни письмами завалят. Извини меня, ведь эта баба поет какой-то бред, — он отыскал отчеркнутые красным карандашом строчки: — «Какой большой ветер напал на наш остров. И снял с домов крышу, как с молока пену». Так, извини меня, туристка может петь у костра. А с чьим домом такое в действительности может произойти, тот так петь не будет!

Я молчал, потому что он был прав: никто эту песню не пел. Но и я был прав. Только моя правда была как воздух. Его — как земля под ногами.

— Тебя случаем девица в Москве не бросила? — вдруг спросил редактор.

— На свете нет человека, которого не бросила бы девица, — сказал я, — но спрашивают почему-то об этом только меня.

— Переделай, переделай материал, а песенку оставь для художественного произведения, — редактор уткнулся в гранки, мгновенно забыв про меня. Была у него такая манера.

Мой романтизм терпел поражение на всех фронтах.

…Регистрация багажа тем временем неспешно продолжалась. Моя красная сумка на ремне, впрочем, относилась к ручной клади. Заняв очередь, я поднялся в буфет, взял зачем-то бутылку лимонада. Потом почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Оглянулся и увидел Ирочку.

ПРО ИРОЧКУ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

— Что ты здесь делаешь? — изумленно и тупо спросил я.

— Встречаю самолет из Тбилиси, — усмехнулась Ирочка. — Хотя в моем возрасте уже так не шутят.

— Не прибедняйся. Ты отлично выглядишь, у тебя как всегда все впереди.

— Ты не находишь, есть что-то гнусное в этой присказке?

— Самое время тяпнуть лимонада, — сказал я. — Эти самолеты из Тбилиси всегда задерживаются.

— Всю дорогу, пока неслась сюда на такси, мечтала о лимонаде! У тебя, дружочек, дар отгадывать желания женщин.

— На такси? — Я пожал плечами. Об Ирочкиной прижимистости ходили легенды, в которых, однако, заключалась изрядная доля истины. — Ладно, обратная дорога за мной. Что хоть случилось? Забыла вчера у меня удостоверение? Печать от сейфа? — Кажется, Ирочка была в своей редакции председателем месткома.

По громкой трансляции объявили, что вылет задерживается на час.

— Еще одна задержка, — усмехнулась Ирочка, — и будут кормить завтраком. Как на иностранных линиях. Печать, Петенька, на месте.

— Неужели просто решила меня проводить?

Объявили, что задержку дали ошибочно. Регистрация заканчивается, начинается посадка.

— Не хотят кормить завтраком, — вздохнула Ирочка.

— Спасибо, что проводила, — сказал я, — это столь же мило, сколь неожиданно. Привет мужу. Вообще всем привет. — Вытащил из бумажника пятерку, справедливо полагая, что этого Ирочке вполне хватит на обратный путь.

Она спокойно разорвала ее пополам, бросила на пол.

— Извини меня, ладно? — вдруг дернула за рукав совсем как прежде — девять? пять? — лет назад. — Я опускаю горестную середину.

— О чем ты?

— Ты знаешь. Ты — ведь это тоже немножечко я. Если бы я четыре года назад вот так же появилась в аэропорту, ты бы ведь никуда не улетел?

— Тогда мне не так везло, как сегодня. Пять раз рейс откладывали.

— Вот за это и извини. И закончим. И я поеду.

— Конечно, езжай. Только зачем все это?

— Петенька! — она снова ухватила меня за рукав. — Я далеко не ангел, но сознательно зла никому не делала. А… в тот раз получилось… сознательно. Я все знала. Что ты в аэропорту, что собираешься лететь куда-то. Знала и не пришла. Мне с этим как-то неуютно жить.

— Неужели это сейчас тебя волнует?

— Старею, Петенька, — из-под съехавшей на лоб косынки выглянули голубые Ирочкины глазки в черепашьей сетке морщин. — Должны же у меня быть на склоне лет хоть какие воспоминания?

— Считай, мы квиты! — я вскинул на плечо красную сумку с надписью «Спорт». — Тогда не пришла — улетел, сейчас пришла — все равно улетаю. Пятерку зря порвала. — И пошел вниз.

— Дело даже не во мне и не в тебе, — тихо, словно про себя, произнесла Ирочка, — дело в том, что я тогда убила в тебе веру. Это страшный грех, Петенька, его отмаливаю.

— Веру во что? — остановился я.

— В душу, — одними бледными губами улыбнулась Ирочка, — всего лишь в прекрасную человеческую душу.

— У тебя мания величия, — сказал я, — не взваливай на себя столько! — Хотел улыбнуться, помахать рукой, но не смог.

Вдруг в самом деле вспомнил, как несколько лет назад околачивался в этом же самом аэропорту, полдня ждал посадки на этот же самый рейс. Только тогда в буфете вместе с уволенными в запас матросами я угощался не лимонадом. Каждый раз, когда мелькала в