Внезапно сзади щелкнуло, она услышала хрип. Затем донесся странный глухой стук, будто что-то тяжелое упало на землю. Оглянулась, кровь застыла в жилах. Пальцы онемели, разогретый в ладони повод выскользнул, больно хлестнул по лицу.
Воин, что скакал задним, свалился с седла. Нога его запуталась в стремени. Конь, испугавшись, начал убыстрять бег. Дулеба волочило лицом вниз, раскинутые руки бессильно загребали землю. В спине торчало древко короткого копья.
В страхе она посмотрела вперед, но и там лишь один остался в седле. Он приник головой к гриве, та окрасилась красным. Ветром срывало капли крови и рассеивало позади в воздухе. Ольха с ужасом ощутила на губах соленое. Лошадь второго мчалась, высоко запрокидывая голову, чтобы не запутаться ногами в поводе, что сгребал по земле грязь. Седло было пустым.
Еще не поняв, что случилось, она чудом поймала повод и ударила коня в бока. Тот зарычал как зверь и рванулся вперед. Она пронеслась мимо раненого, голова дулеба была рассечена, вырвалась на простор дороги, за которой блистал рассвет…
– Стой!
Ее будто ударили по лицу хлыстом. Она сразу узнала ненавистный говор руса, хотя еще не поняла, кому принадлежит. У всех русов голоса сильные и вызывающе властные. Конь рванулся еще быстрее, завизжал от ярости, а затем будто налетел на скалу. Ольху мотнуло в седле, снова чудом удержалась, но выронила поводья. Конь бросил задом, затем взвился на дыбы, яростно забил в воздухе копытами. Ольха ощутила, что отделилась от седла.
Сильные руки подхватили у самой земли. Она увидела смеющееся лицо руса, который всегда был близ Ингвара. Он поставил ее на ноги, раскрасневшийся, запыхавшийся.
– Ну вы и неслись! Я уж, грешным делом, боялся, что проскочите!
Ольха оглянулась, упавшее сердце замерло вовсе. Еще двое вышли из зарослей, деловито добили раненых, шарили в их сумках и одежде, снимали ножи, браслеты. Они устроили засаду на повороте, поняла Ольха, когда любой конник замедляет скачку. Двое ударили почти в упор дротиками, а один даже затаился на ветке, под которой она с дулебами пронеслась так опрометчиво. И где дулеб буквально сам ударился лбом о подставленный топор.
– С тобой всего трое? – допытывался рус. – А нам сказали, что поедут пятеро. Мы б тогда вовсе одного послали. Я бы сам пошел, пусть остальные отсыпаются.
Это было явное хвастовство. Как ни сильны русы, подумала она с бессильной яростью, только внезапность помогла победить так легко. Но молодой дружинник ликовал, раздвигал плечи, выпячивал грудь, и Ольха опустила голову, сказала безнадежно:
– Да, я вижу… от Ингвара не уйдешь.
– Вот-вот! – подтвердил он довольно.
– Ладно уж… А что теперь?
– Теперь дождемся Ингвара, – объяснил он словоохотливо. Огляделся. – Да прямо здесь! Ну, только в сторонке от трупов. А то мухи, мыши набегут.
С поляны, которую он выбрал для отдыха, хорошо была видна дорога. Когда поедет Ингвар с оставшимися дружинниками, только слепой не заметит. Двое других, Боян и Окунь, привели коней, расседлали и пустили пастись. Ольха с горечью подумала о павших дулебах. Их трупы даже не оттащили с дороги.
Все трое развели костер. Солнце только-только окрасило далекий виднокрай, воздух оставался холодным, как лезвие меча. По рукам пошел бурдюк с медовухой, прямо на траву выкладывались ломти хлеба и сыра. В сумке у дулебов нашелся огромный кус мяса, две жареные утки, крупный гусь, и дружинники совсем повеселели. Даже пожелали, чтобы боги взяли дулебов на поля Вечной Охоты.
Глава 9
Ольха украдкой всматривалась в лица пленивших ее людей. Все равно в них нет злости, а на нее посматривают даже с сочувствием. Как на красивого теленка, подумала она со злостью, которого пришла пора резать на мясо.
Тот самый рус, молодой и самый веселый, она часто слышала его смех и шуточки, принес ей бурдюк с хмельным медом.
– Хочешь хлебнуть?
– Нет, – ответила она едва слышно.
– Меня зовут Павка, – сказал он жизнерадостно, ничуть не смутившись. – Если по-вашему, по-славянски, то Мизгирь. Можешь звать меня и так, мне все равно. Уже все русы говорят и по-вашему, а дети наши и вовсе полянский язык родным сочтут… Это отец мой вашу речь не выучит, годы не те. Хоть сюда еще раньше меня пришел. Еще с Аскольдом.
– А как зовут твоего отца? – поинтересовалась она тем же замирающим голосом.
– Корчага, – ответил он довольный, что пленница не отказывается от общения.
– Хорошее имя, – признала она равнодушно. – Древлянское. У нас тоже каждый десятый либо Корчагин, либо Корчной, а то и вовсе Корчевский или Корчевич. Все пошли от Корча или Корчаги, что забрел в наш лес лет сто тому.
Павка обрадовался:
– Вот здорово! А наш прадед тоже пришел на остров лет сто назад. Может быть, родные братья? Княгиня, только свистни, я всегда сородичам в помощь!
Его позвали к костру. Он подмигнул Ольхе, убежал. Ольха сидела, прислонившись к дереву, жалкая, понурившаяся. Павка быстро отхлебнул пару раз, на Ольху и оттуда посматривал с сочувствием. Наконец снова оказался возле, предложил жизнерадостно:
– Золотоволоска, не плачь… Хошь, я покажу тебе своего страшилку?
Ольха на этот раз огрызнулась:
– Пошел прочь, дурак.
Снова застыла в своем безнадежном горе. Павка сходил к своим, принес ей утиную лапку, зажаренную в ароматных листьях, разогретую над костром. Ольха отказалась. Павка сказал просяще:
– Ты такая печальная… Давай я все-таки покажу тебе своего страшилку?
– Сгинь, – отрезала она.
Павка в самом деле сгинул к бурдюку, чьи бока усилиями Бояна и Окуня заметно опали, как у отелившейся коровы. Друзья что-то сипло пели на своем языке. Ольха слышала только протяжный сильный рев, от которого мурашки бежали по коже. Русы песню ревели тоскливую, словно жизнь у них была совсем собачья.
Солнце окрасило верхушки деревьев, когда Павка подошел снова. Вид был веселый.
– Сейчас подъедет Ингвар с остальными сонными курами. Да ты не убивайся уж так… Эх, ты как хошь, а я все-таки покажу тебе своего страшилку!
Ольха взорвалась от ярости и унижения:
– Если ты… если осмелишься… если только начнешь спускать портки, то я… я тебя разорву!
Челюсть Павки отвисла. Выпученными глазами смотрел на древлянскую княгиню, потом вдруг его румяное лицо залила густая краска. Он пролепетал смущенно:
– Боги… Что ты подумала?
Ольха сама растерялась, очень уж у руса вид был необычный. Павка торопливо шарил в карманах портков, суетился, приговаривал что-то негодующе, наконец выудил нечто зеленое, как молодая лягушка, бросил ей, будто боялся даже прикоснуться к ее руке.
В ее ладонях оказалась вырезанная из камня фигурка. Ольха не могла удержаться от улыбки.