– В общем, – сказал я, – никакого отдела мне и даром не надо, как и с большой доплатой тоже. Но проконсультировать могу, у нас все еще страна советов.
Она ответила быстро:
– Выезжаю за тобой.
– Я сейчас на Кутузовском, – сообщил я. – У нас тут швейцарская медаппаратура прибыла, а на нее столько заявок… Сейчас начнем выхватывать друг у друга.
– Адрес?
Я продиктовал, она буркнула:
– Это вообще через десять минут. Можешь начинать дрожать и прятаться. А насчет медоборудования, думаю, ты свое не упустишь.
– Я интеллигент, – напомнил я, – лучше свое отдам, чем чужое возьму.
– Видела, – сказала она угрожающе, – какой ты интеллигент… нового поколения.
– И новой формации, – уточнил я.
Она ответила зябким голосом:
– Вообще ужас.
На склад, что на Кутузовском, привезли последние новинки от Филлипса, я подивился, вроде бы эти новейшие технологии входят в санкционные списки, но еще Геращенко намекал, что у Мацанюка и в Швейцарии свои люди, покупают то, что нужно, а не то, что разрешено, а затем через подставные фирмы вывозят в Россию.
Я для своей лаборатории выдрал новейший компьютерный томограф Ц-34, его только-только в прошлом году начали выпускать в единичных пока экземплярах, во всей Швейцарии пока только два, а к нам только в этой поставке сразу три…
Автомобиль Ингрид остановился в сторонке, она величественно не вышла, а начала выходить, как умеют это только женщины: медленно выдвигая длиннющую ногу в элегантной туфле на высоком каблуке, но затем пошла в нашу сторону быстро и властно, типа королева-воительница.
Мои коллеги на складе оторопели и распахнули рты. Она одарила их величественно сияющей улыбкой и сказала воркующим голосом:
– Милый, давай я отвезу тебя сама?.. И все, что угодно, для тебя сделаю?
– А по дороге? – спросил я.
– И по дороге сделаю, – пообещала она. – Если удержишь руль.
– На этот раз удержу, – пообещал я.
– Смотри, – сказала она, – а то в прошлый раз ты мой «Феррари» всмятку…
Они так и остались с отвисшими челюстями, у кого-то из ослабевших ладоней посыпались коробки, но никто не обратил внимания, смотрят, как эта красотка уводит меня к своему элегантнейшему авто.
– Ну ты и даешь, – сказал я, когда мы уселись и захлопнули дверцы, – обо мне теперь такое начнут говорить…
– Мужчины о себе такие слухи обожают, – ответила она насмешливо. – И сами бензинчика в костер…
– Только для прикола, – ответил я. – А так мы серьезный народ. И стремимся к серьезности.
– Но основа у вас та же? – спросила она с намеком.
– Пока что, – ответил я. – Но мы ее первыми начнем заменять на небиологическую. И без всяких лишних деталей обойдемся, а кайф будем ловить от решения тензорных уравнений седьмого порядка. И созерцания сверхновых в бозонном свете!
– Фу, – сказала она с отвращением, – ты уже чудовище.
– Да, – согласился я с гордостью, – уже готов для перехода в сингуляры. Буду на тебя оттуда сверху смотреть и поплевывать…
– Что-о?
– Шучу-шучу, – заверил я. – На самом деле челюстно-лицевой аппарат вообще уберу за ненадобностью. А питаться буду кварками.
Автомобиль красиво остановился у подъезда уже знакомого старинного дома. Ингрид замешкалась за рулем, а я вышел первым, обошел машину и открыл для нее дверцу, что она приняла с царственной улыбкой, и я наконец догадался, что задержалась намеренно, давая мне возможность проявить свою доминантность.
Да и как-то не весьма, когда женщина в элегантнейшем платье открывает дверцу мужчине. Другое дело, когда в военной форме, тогда не женщина, как и человек тоже с большой натяжкой.
Мещерский отыскался в своем кабинете, высокий и аристократичный, все в том же безукоризненном английском костюме, аккуратно подстрижен и чисто выбрит, удлиненное лицо лорда полно величия, но строгий и высокомерный взгляд сразу потеплел, а голос прозвучал почти радушно:
– Ингрид, Владимир Алексеевич!.. Как же я рад вас видеть!
Однако в ясном четком голосе мне послышалось лязганье затвора, только Ингрид в ответ улыбнулась достаточно дружелюбно, красивое женское платье диктует стиль поведения.
– Вот, – сказала она. – Упирался, но я в рукопашке его завалила и приволокла…
– Не повредив?
– Малость помяла, – сообщила она. – Потому еще не совсем пришел в себя.
Мещерский протянул мне руку.
– Рад вас видеть, Владимир Алексеевич!.. Вижу, пребывание на юге на вас хорошо подействовало. Загорели, поправились, выправка…
Я ответил на рукопожатие, крепкое и уверенное, возразил с ходу:
– Только не выправка! Слышал, в Управлении прошлись с большим веником?
– И скребком, – подтвердил он. – Присядьте вот здесь… Капитан, вы тоже можете сесть. Разговор без всякого официоза, мы же вполне добрые знакомые.
Но голос его продолжал звучать так, словно он передергивает затвор перед выстрелом, а глаза снова стали холодными, как у рептилии. Хотя, возможно, я придираюсь, иначе он говорить уже не умеет, как и смотреть. Кто знает, как мы сами будем говорить и смотреть, когда начнем все дальше уходить от обезьяны, модернизируя свои тела.
Мы с Ингрид опустились в кресла, что не совсем кресла, само слово «кресло» подразумевает какой-то особенный комфорт, но у Мещерского это всего лишь одизайнеренные стулья, с жестким сиденьем и настраивающие всем видом на работу и только работу.
Он сел напротив, поинтересовался:
– Кофе?
Ингрид дисциплинированно промолчала, но я здесь не работаю, не подчинен, ответил легко:
– Если не разорит Управление. Как можно о чем-то говорить без кофе?
Мещерский кивнул, сказал деловым тоном:
– Я в курсе, что вы против работы у нас, такое предсказать нетрудно. Все брезгают общаться даже с милицией, хотя и понимают, что без нее на улицах царили бы разбой и хаос. А без тайных служб хаос был бы на всех уровнях.
Я ответил вежливо:
– Однако любое общество устроено так, что человек с высоким уровнем ай-кью занимается наукой, с невысоким – политикой, а с самым низким – подсобными работами и укладкой асфальта на дорогах.
Он кивнул.
– Кто спорит? Если нарушить эту систему, такое общество рухнет. Его тут же поглотят более четко структурированные соседи.
В кабинет вошла женщина в строгом деловом костюме, в руках поднос и три чашки кофе, а еще и широкое блюдце с горкой печенья. Это пусть на Западе пьют просто кофе, да еще без сахара, а мы не понимаем, как можно к нему приступать, если в другой руке нет тонкого ломтика хлеба с толстым куском сала, свисающго с обеих сторон почти до пола.
Печенье, понятно, уступка тлетворному влиянию Запада, хотя салу это совсем уж хилая замена, ну да ладно, будем европеизироваться постепенно, одновременно русифицируя Европу и какие-то страны и народы по ту сторону океана.
Ингрид, похоже, чуточку робеет под холодным взглядом Мещерского, а его безукоризненная выправка кадрового военного в десятом поколении производит на нее такое впечатление, словно видит самого генералиссимуса.
Мещерский поднял чашку, взглянул поверх нее на меня в упор.
– Вы не просто справились! Вы отразили и те угрозы, которых мы не ожидали.
– Просто повезло, – ответил я с той скромностью, что паче.
– Ваш потенциал недооценен, – произнес он. – Даже очень недооценен.
Ингрид вставила язвительно,