Яна пела.
В зеркале заднего вида прощально переливался тёплыми ночными огнями Петербург, а впереди, освещённая редкими фонарями, убегала в таинственную темноту загородных просторов чёрная лента Мурманского шоссе.
Яна мечтательно зажмурилась, предвкушая скорую встречу с друзьями, надавила на педаль, и её обнажённую спину вжало в мягкую тёплую кожу кресла.
«Хочется пееесню пеееть — ты, да ещёёёёоо мояяяя…» — стонала Яна, наполняясь сиюминутным счастьем от осознания того, что всё в её жизни складывается так чудесно, так сказочно прекрасно. Как в песне. Вот только бы научиться ещё вытягивать этот джазовый мотив не фальшивя.
Она всего на секунду отвлеклась от дороги, чтобы сделать музыку ещё громче. Может быть, на несколько секунд. Но за эти мгновения машину увело на обочину, громко зашуршали колёса по гравию. А потом всё, что Яна успела заметить, как в свете фар перед самым капотом метнулась темная фигура. В сознании успело отпечататься, как это бывает в резких всполохах танцпола, лицо: большие испуганные глаза, щёлка трагически перекошенного рта. И в следующий миг машина вздрогнула от удара.
У собак не бывает человеческих лиц.
* * *Она со всей силы вдавила в пол тормоз, но тяжёлая машина остановилась не сразу. Дрожащим пальчиком Яна выключила музыку и какое-то время сидела в полной тишине и почти не дышала, вновь и вновь переживая случившееся. Постепенно вместо первоначального липкого и холодного испуга пришла горячая обида. Обида и злость. Сначала эти жуткие фотографии на выставке, теперь это!.. За что?! Почему?!
Взяв себя в руки, Яна выбралась наружу и первым делом осмотрела машину. К счастью, повреждения были незначительные: небольшая вмятина на капоте и треснувший плафон фары. Немного успокоившись, Яна стала вглядываться туда, где метрах в сорока, на краю дорожного полотна, лежало что-то небольшое, тёмное, бесформенное — едва различимый бугорок, словно кучка осенних листьев или мусора.
У собак не бывает человеческих лиц.
Эти испуганные большие глаза, которые за миллисекунды до удара она увидела в лобовом стекле, никак не могли принадлежать собаке. И маленький перекошенный рот тоже. Хотя ей очень хотелось, чтобы это всё-таки оказалась собака. Собаку безумно жалко, но зато не будет никаких проблем с полицией, разве что Лёнечка немного поворчит по поводу ремонта.
Яна решила, что не будет смотреть, а просто поедет дальше, но не смогла оторвать взгляда от неподвижной кочки на обочине. В её жизни ещё не случалось ничего подобного, и это не только пугало, но и странным образом будоражило.
В конце концов, подумала Яна, не случится ничего страшного, если подойти и посмотреть. Зато потом будет о чём рассказать друзьям.
У собак не бывает человеческих лиц.
И собаки не ходят в детских кроссовках с оранжевыми шнурками.
Кроссовок валялся посредине дороги, прямо на разделительной полосе, почти в самом эпицентре светового круга уличного фонаря, как очередная инсталляция «со смыслом» Севы Медянского.
А там, где световой круг таял, разбавленный сумраком петербургской ночи, превращающей все краски в один сплошной серый, лежал ребёнок. Мальчик лет десяти. Одна штанина его брюк задралась, оголив тоненькую серую ножку. Серое личико с капризно изогнутым ртом было повёрнуто в ту сторону, откуда пришла Яна. На запястье неестественно вывернутой руки отчётливо виднелась узкая светлая полоска браслета. И эта полоска тоже казалась серебристо-серой. Но браслет мальчика не мог быть таким! Точно не мог!
На дрожащих ногах она присела возле тела, трясущимися руками разблокировала телефон и, как только экран вспыхнул, приблизила этот слабый источник света к перепачканному пылью детскому запястью.
Браслет оказался молочно-белым.
* * *Яна пела.
— Хочется простооо смотреееееть! Будто бы выйдяяа из тьмыыыеееы….
Боренька Ермак! Бесподобный, чуткий, нежный и безумно талантливый. Раньше он никогда не радовал своих поклонников песнями собственного сочинения, перепевая своим волшебным голосом старые шлягеры и написанные специально под него новые песни. И вдруг такая глубокая и проникновенная композиция. И стихи, и музыка — всё сам!
Люди врут себе куда охотнее и вдохновеннее, нежели другим, и Яна с удовольствием предалась самообману, что эту песню Борис Ермак написал специально для неё. Ведь они встречались как-то на новогоднем благотворительном вечере, и может быть, кто знает… Но нет. Конечно, нет. Трудно обманывать себя, когда во всех анонсах говорится, что Ермак сочинил эту песню для своей невесты, как подарок на свадьбу, и та мимолётная встреча на новогоднем балу совершенно ни при чём.
Стоило вспомнить про Новый Год, как впереди показалась заправка. Освещённая множеством ярких огней, она казалась оазисом праздника, огромной новогодней ёлкой, зажжённой посреди ночного леса. А вдалеке над взгорком уже мелькали, щекоча своими кончиками тёмные брюшки ночных облаков, голубые, оранжевые и белые лучи прожекторов ночного клуба. Лучики счастья. И праздничное настроение, чуть было так нелепо не загубленное, вернулось к Яне.
Яна пела.
Часть I. Пропащие
Был бесцветным. Был безупречно чистым.Был прозрачным, стал абсолютно белым.Видно, кто-то решил, что зимаИ покрыл меня мелом. (Nautilus Pompilius)
1.1 Славка
Славка огляделся по сторонам, на несколько секунд замер, чутко вслушиваясь в окружавшую его безмятежность, и осторожно вошёл в воду. Неподвижная, глянцево-чёрная на глубине и красновато-бурая у самого берега, она обещала долгожданное блаженство. Лето выдалось жарким и душным. Редкие грозы с яростными, но короткими ливнями облегчения не приносили. Единственным спасением в такой парун было окунуться в прохладу какого-нибудь водоёма.
Каждый свой выходной, либо в субботу, либо в воскресенье, а иногда и посреди недели (в зависимости от того, какой день в их бригаде объявят нерабочим), Славка садился на старенький автобус, курсирующий между приладожскими деревеньками, и отправлялся в село Бережки, а потом ещё четыре версты шёл по песчаной лесной дороге, усыпанной бурой хвоей и сосновыми шишками. Затем, когда бор сменялся жиденьким мелколесьем, он сворачивал с дороги, перебирался через узкое болотце, которое только на первый взгляд казалось непроходимым и топким, но по кочкам его легко можно было перейти, едва замочив ноги. А потом оставалось только продраться через густые заросли крушины и чахлых осин, и вот он — ничейный песчаный брег Новоладожского канала. Его тайное место.
Два года назад на Песковской банке села на мель артельская баржа. Тогда всю их бригаду посадили на несколько больших металлических рыболовецких дор и отправили на разгрузку. И когда караван лодок проходил Новоладожским каналом, Славка заприметил