— Голодный, поди? — не отрывая взгляда от тарелки, спросил Борода. — Давай-давай, за стол прыгай. Перекусим.
От запаха варёной картошки рот моментально наполнился слюной. К тому же рядом с большой кастрюлей стояла ещё и миска со свежими огурцами и помидорами. Тут же лежала увесистая жопка варёной колбасы и полкраюхи ржаного хлеба.
Второго приглашения Славка ждать не стал: подошёл, выдвинул из-под стола табурет, сел, придвинул к себе тарелку, взял вилку и начал выкладывать из кастрюли картоху. Старик всё так же, не поднимая глаз, ковырялся в своей тарелке и что-то монотонно и размеренно бормотал, будто читал стихи.
Славка прислушался.
— …Господи, даруй мир Твой людям Твоим, — едва слышно тараторил Борода. — Господи, даруй рабам Твоим Духа Твоего Святого…
Услышав слово «рабам», Славка усмехнулся и, отдав должное сценаристам, вилкой откромсал себе добрый кусище колбасы, отломил горбушку от краюхи, перебросил в тарелку огурец и пару помидоров.
— Приятного аппетита! — больше самому себе, чем этому странному гостю пожелал Славка и воткнул вилку в картофелину.
— Господи, Иисусе Христе, Боже наш! — заголосил старик так, будто это в него что-то вонзили. — Благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь. — После чего перекрестил тарелку и принялся за еду.
На загорелой руке старика не было никакого браслета.
Привыкший бояться одной только мысли о потере унэлдока, Славка всё время, пока молча ели, озадаченно поглядывал на эту коричневую, как копчёная рыба, руку. Что-то здесь казалось ему неправильным. И дело было даже не в отсутствии браслета, хотя и к такому зрелищу Славка привычен не был. Нет, было что-то ещё.
И только под самый конец трапезы он понял, что именно так его смутило. Понял, когда бросил взгляд на собственное запястье. Белая полоска незагорелой кожи выдавала в нём человека, только-только расставшегося со своим унэлдоком, в то время как рука старика была покрыта ровным спелым загаром. А это могло означать только одно — старик уже очень давно не носит на руке ничего, кроме собственной кожи.
Это понимание разлилось внутри гадким холодком страха — а игра ли всё это? Он попытался вспомнить, были ли какие-то следы на руке белобрысого, но вспомнить не смог.
— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, — снова забубнил Борода. — Не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас.
Потом он довольно крякнул, закинул ногу на ногу, сложил руки в замок на остром колене и посмотрел на Славку. В серых, как пасмурное осеннее небо, глазах старика плескалось нездоровое веселье.
— Ну, отрок, спрашивай.
— Чего спрашивать? — сосредоточенно вычищая тарелку хлебной коркой, пробурчал Славка.
— Чего хочешь спрашивай. Ведь есть у тебя вопросы?
— Нет у меня вопросов.
— Это почему же?
— Потому что я никому здесь не верю.
— А с чего ж это мне тебя обманывать?
— Не знаю, — пожал плечами Славка. — Для обмана всегда резон найдётся.
— Это верно. Всяк человек есть ложь. Но я обманывать не стану.
— Почему?
— Я верующий.
— И что с того?
— Диавол — отец лжи! — борода старика гневно затряслась. — Вот что с того! Христос говорил: Я есмь Путь и Истина и Жизнь! Истина! Слышишь ли ты меня?
«Блаженный дед, — подумал Славка. — Или играет так хорошо?»
— Слышу. А вы кто?
— Дядёк.
— Дядёк? Это имя такое?
— Скорее, название. И ты меня так называй.
— Вы хотели вопрос? Так вот, мне сказали, я раб здесь. Про это что ответите?
Дядёк нахмурился и размеренно закивал плешивой головой, словно подсчитывал что-то в уме.
Славка хоть и напустил на себя безразличный вид, ждал ответа, весь внутренне сжавшись. Отец нередко повторял: всегда готовься к самому худшему, тогда просто плохое за счастье покажется. Но разве к такому можно подготовиться?
— Это да, — наконец, вздохнул Борода. — Так и есть.
Славка прикусил губу. Ну а что ещё мог сказать этот странный старикан, если он один из участников шоу?
— А вы? У вас браслета нет, вы тоже… раб?
— Я раб, — в голосе старика послышалось благоговение. — Божий раб. И других господ нет у меня.
— Понятно…
Продолжать разговор не имело смыла. Встречал Славка и раньше людей, которые за красивыми речами умели спрятать ответ на любой вопрос. Наговорит такой человек гору слов, а драгоценной руды Истины в тех словах с песчинку.
Он начал собирать со стола тарелки, но старик не замолк.
— А здесь я в людской неволе. Как и ты. Это да.
— Значит, всё-таки есть над вами господа?
— То не господа. То как раз самые настоящие рабы и есть. Рабы страстей своих.
— А по-человечески с вами можно поговорить?! — не выдержал Славка. — Без этих вот церковных прибауток.
— Прибауток? — неожиданно улыбнулся старик. — Это что же я, по-твоему, с тобой не по-человечьи говорю. По-звериному или как? Сам-то ты крещёный?
— Был.
Каждый знает, что в отношении «белых» действует всеконфессиональный интердикт — автоматическое отлучение от церкви. «Белый» — государству враг. Антигосударственное мышление «зело оскорбляет чувства верующих». Так сказал Патриарх Тихон Третий. А ему видней, он к Богу ближе всех. Вот и отлучают. Тех, кто рождён «белыми», не крестят, а тех, кто приняли Таинство, пока ещё были в полном праве, при потере богоугодного статуса в храмы больше не пускают, не венчают, а по смерти не отпевают. И крестик им носить строго запрещено. Славкин ещё в интернате отобрали. Но если, вдруг — редко, но бывает — случалась амнистия, то прощёного государством и Церковь прощала. Нет крепче тандема, чем власть небесная и земная.
— Если был, то и есть, — возразил Дядёк. — Этого не отнять.
— Отлуп я. Чего непонятного?!
Славка злился всё больше — всё-таки вовлёк его дед в бестолковую беседу.
— Что отлуп, это понятно. Но у тебя ж крестик отняли, а не Веру.
— Так Бог ведь не слышит и не видит тех, на ком креста нет.
— Бог, отрок, всех слышит. И всех любит. И праведных, и грешных. А крест — железка. Символ. Он не одних видимых и внешних скорбей ношение. Носить крест и нести его — сути разные. Ты через страдания свои его несёшь. И через Любовь. И этот внутренний твой Крест у тебя отнять никто не может, коли сам от него не отречёшься. А ежели душа черна, то хоть обвешайся до пят крестами да иконами. Всё одно благодати не стяжаешь.
— Ну а как же креститься? — не унимался Славка. — Ведь не положено.
— Эх ты, слушаешь, а не слышишь, — грустно улыбнулся дед. — На-ко вот, раз дотошный такой.
Он ухватил